Прилегающая к реке пустыня, особенно пойма реки Чарын, настолько сильно вытоптана, что представляет собой совершенно голую площадь, лишь кое-где покрытую кустиками ядовитых солянок, не поедаемых животными.

Ботаник Э. Л. Березин, изучавший реликтовый ясень, пришел к неожиданному и тревожному выводу. Сейчас изменился гидрологический режим реки, почва стала усиленно засоляться. Выпас скота ведет к уплотнению почвы. В обмелении реки немалую роль сыграли нерациональные рубки елового леса в верховьях Чарына. Затормозилось естественное восстановление ясеневой рощи. Очевидно, необходим строгий заповедный режим.

Недалеко от реки в лёссовой пустыне, покрытой редкими злаками и светлой полынью, среди бугров с темными тамарисками я заметил колонию пустынных мокриц. Их жизнь гораздо сложнее, чем у тех мокриц, которых мы часто видим в сырых местах наших домов. Норки их встречались на каждом шагу. Тихие, мирные, спокойно семеня коротенькими ногами и слегка размахивая усиками, они, казалось, были рады тому, что еще утро и солнце только вышло из-за горизонта. Весной, это я хорошо знаю, их общество состояло из неполовозрелой молоди, разбившейся на пары. Каждой паре полагалось строить свою собственную норку.

Сейчас весна давно миновала, пустыни отшумели песнями жаворонков, земля не раз сменила яркий покров разных цветов, все выгорело, высохло, превратилось в сухие стебли, колючки, и только полынь по-прежнему зеленела и источала терпкий аромат.

Пустынные горы Богуты розовеют под лучами восходящего солнца, открывая синие ущелья, над ними загорается одинокое облачко, заночевавшее у самой высокой вершины. Свежо, и не верится, что днем будет царить иссушающий зной и яркий блеск солнечных лучей.

Между кустиками полыни на чистых площадках всюду видны небольшие, размером с чайное блюдце, желтые кучки земли с маленьким входом в норку посредине. Каждая кучка сложена из мелких почвенных цилиндриков — свидетельство тяжкого труда мокриц: чтобы углубиться в землю, они смачивали ее слюной, глотали и только тогда, пропущенную через кишечник, выбрасывали наружу. От тяжкой работы сильно тупились челюсти, снашивался хитиновый костюм. Поэтому жители подземелий и сходились попарно еще в юности, чтобы, построив собственную норку, сбросить с себя потрепанную юношескую одежду с негодными челюстями и, обновив ее, приступить к новой жизни.

Все норки наглухо закрыты, во всех входах сидят мокрицы-родители, выставив наружу сегменты тела с рядом крепких зубчатых выростов. Сбоку живой двери показываются усики. Но вот усики мгновенно спрятались, зубастые двери уперлись краями в землю. Теперь не сдвинуть прочный запор, не проникнуть в нору.

Глядя на желтые холмики земли, невольно думаешь о том, какую громадную полезную работу выполняют эти крохотные существа: они рыхлят почву, затаскивая в норки растения; удобряют ее, облегчают доступ воздуха. Благодаря множеству норок почва пустыни лучше насыщается весной влагой, на ней богаче урожай пастбищных трав. Пустынные мокрицы — полезнейшие животные. Почему-то всюду норки расположены маленькими скоплениями, по пять — десять вместе. Между этими группами промежутки. Эти скопления, как хутора, объединены в одну большую, раскинувшуюся почти на гектар колонию.

Интересно бы посмотреть, какое же сейчас у мокриц потомство. Пока же видны одни зубастые заслоны во входах да кое-где спешат к домам запоздавшие родители, волоча за собой еду — желтые листики растений. Среди множества норок каждая мокрица безошибочно находит свою собственную.

Пора начинать раскопку нор. Несколько семейных пар с детьми придется лишить жилища и покоя. Жалко мокриц, но надо пересилить себя, заставить, иначе ничего не узнать.

Очень давно, многие тысячи лет назад, на месте этой пустыни шумела река. Теперь она в стороне, а здесь сверху лежит плотная, почти белая лёссовая почва. Под ней слабосцементированный песок. Он легко поддается лопате, и рыть норы мокриц легко.

Через два часа я весь в земле, в пыли и пот струится по телу. Вокруг же зияют ямы, возле которых бродят растерянные мокрицы.

Всюду норки начинаются узким входом, в котором неотлучно находится отец или мать. Входы очень прочны, выглажены и будто слеплены из мокрой глины. У хорошей двери должны быть крепкие косяки!

Ниже входа норка резко расширяется, становится просторной и на глубине 15–20 сантиметров заканчивается первым большим залом диаметром в 2–3 сантиметра. Здесь весной появилось на свет многочисленное потомство. Потом наступило лето. Сохла и нагревалась земля, и мокрицы, по-видимому теперь уже сообща, всем семейством углубились дальше и выстроили новую камеру. Затем пришлось перекочевать еще глубже и строить новый зал. Таких просторных расширений три-четыре, и они располагаются по этажам. Норки тянутся около 0,5 метра до самого рыхлого и чуть влажного песка. В разных этажах разная влажность и температура, и мокрицы вольны выбирать, что им больше нравится. Утром, пока почва не накалена солнцем, они все в верхних этажах.

Каждая семья строит себе хоромы немного по-своему, по своим собственным архитектурным наклонностям. У одних камеры просторные, большие, с отлично выглаженными стенками, у других — каморки с шершавым полом и стенками. Ходы между камерами то идут строго вертикально, то наклонно или зигзагом.

Бедные обитатели разоренных жилищ! В каждой норке их немало — от 10 до 40. Дети уже стали взрослыми и лишь немного уступают по размерам родителям. Впрочем, кое-кто отстал в росте и выглядит малышкой. Видимо, скоро наступит время, когда строгие родители снимут охрану темниц, молодежи объявят свободу и она предаст забвению родной кров и отправится всем скопом в длительные путешествия, в мир таинственной неизвестности.

Потревоженные мокрицы не пытаются спрятаться в дальние уголки. Будто сознавая опасность оказаться засыпанными в яме, они все настойчиво выбираются на поверхность. Но нелегко карабкаться по отвесному срезу земли. Многие падают вниз и снова ползут наверх. У них, таких медлительных, спокойных, не чувствуется паники и торопливости.

Почему же терпящие бедствие не пытаются воспользоваться другими норками, испытать гостеприимство соседей? Я беру мокриц, оставшихся без крова, и пытаюсь их засунуть в чужую норку. Сторожа-хозяева расправляют зубастые рты — и бездомнице нет пути в чужую обитель. Я сталкиваю вниз палочкой упрямых собственников, но и тогда мокрица ни за что не желает оказаться в роли непрошеного посетителя.

Во всех норках царит поразительная чистота и порядок. Нигде нет никаких остатков еды. Нигде нет и испражнений, хотя молодые мокрицы не отлучаются из своего домика и все время находятся под бдительным надзором родителей.

Много лет назад на Сырдарье в норках мокриц я нашел маленького жука-чернотелку. Он был не случайным посетителем, а настоящим квартирантом, сотрапезником, завсегдатаем дружной семьи, возможно, чем-то ей полезным. Но я потерял его. С тайной надеждой вновь встретиться с загадочным жучком я взялся теперь за раскопку. Но в норках посторонних не было. Только из одной выскочила суетливая и забавная ателура, крохотный, несколько необычной внешности жук — сожитель муравьиных общин.

Жаль расставаться с мокрицами! Сколько вопросов, жгучих тайн! Вот, например:

— Почему норки расположены обязательно вместе маленькими скоплениями?

Неужели между соседями существует какая-то связь?

— Почему скопления объединены в одну большую колонию?

Почему такие колонии необходимы? В них, вероятно, царят законы большого общества?

— Как в такой тесноте мокрицы узнают свою норку, несмотря на то что в поисках пищи отлучаются далеко?

Как один из родителей, сидящий во входе, узнает возвращающуюся домой супругу или супруга, отличает от чужих мокриц?

Неужели в каждой семье, у каждой супружеской четы существует свой собственный код, свои особенные сигналы! Какие же тогда они должны быть разнообразные в столь большой колонии!