– Что такое, любовь моя? – Я подошел поближе. Тени, наведенные вокруг глаз, безнадежно размазались – ясно, что долго плакала. Я прикоснулся к ее шее – она была влажной и горячей. – Что случилось? – спросил я. – Что тут произошло?

Она крепко держала в руках крафт-пакет, прижав его к груди.

– Откуда ты взяла его?

Трепеща всем телом, дрожащим голосом она только и смогла вымолвить:

– Из твоего кейса. Где лежат твои счета. Утром я искала счет за телефон… – С ужасом я припомнил, что по приезде из Вашингтона, заскочив домой, я оставил этот кейс, а вместо него взял другой. Она открыла глаза, покрасневшие от слез. – Я ушла с работы на пару часиков пораньше, спасибо Бартону, и решила отоспаться, – медленно, с трудом рассказывала она, – но уснуть никак не могла. Слишком переутомилась. А потом… почему-то мне пришло в голову оплатить счета, но счета за телефон найти нигде не могла, тогда я посмотрела в твоем кейсе…

На фотографии, которую я держал в руках, был запечатлен отец Молли сразу после смерти.

Я рассчитывал оградить ее, насколько возможно, от ужасных подробностей смерти ее отца. Во время автокатастрофы тело Харрисона Синклера столь сильно обгорело, что о захоронении его в открытом гробу и речи быть не могло. Помимо жутких увечий, вызванных взрывом бензобака, его голова оказалась оторванной почти напрочь (во время автокатастрофы, как объяснил мне судебно-медицинский эксперт). Я полагал, что Молли лучше не показывать фото отца в таком виде; и я и она согласно решили, что ей следует помнить его таким, каким она видела его в последний раз: крепким, энергичным и сильным. Я хорошо помнил, как она рыдала в морге в Вашингтоне над жалкими останками отца. Нет, определенно Молли не следовало приводить тогда в морг и подвергать еще большему стрессу.

Но она все же настояла. Я же врач, говорила она, и навидалась всяких увечий. Но все же видеть изувеченного родного отца – это совсем другое дело, от этого зрелища наверняка остаются незаживающие душевные раны. Хоть тело ее отца и было сильно изувечено, она тем не менее нашла в себе силы опознать его, указав на тусклую голубую татуировку сердца на его плече (которую ему накололи в Гонолулу во время второй мировой войны, когда он однажды вечером напился до бесчувствия), его кольцо на память о студенческих годах и родинку на подбородке. А потом она отключилась и перестала контролировать себя.

Фотография, которую Эд Мур передал мне, была снята после смерти Хэла, но до автомобильной катастрофы. Она неопровержимо свидетельствовала, что его убили.

Хэл Синклер был сфотографирован по плечи, глаза его широко открыты, в них запечатлено жгучее негодование. Губы, неестественно бескровные, слегка приоткрыты, будто он силился что-то сказать.

Но он, вне всякого сомнения, был мертв. Сразу же под челюстью зияла ужасная широкая рана от уха до уха, из которой вывалилась красно-желтая телесная ткань. Шея Синклера была располосована от левой сонной артерии до правой.

Мне хорошо знаком этот прием: нас учили распознавать разные способы убийства с первого взгляда. Рана наносится одним быстрым ударом, сразу же лишающим мозг притока артериальной крови, подобно тому, как если бы внезапно перекрыли воду. Смерть наступает мгновенно.

Убийцы поступили таким образом: убили Хэла Синклера, по какой-то неведомой нам причине сфотографировали его, затем поместили в автомашину и…

Убийцы.

Я, конечно, сразу же признал, кто они такие.

В разведывательной службе есть понятие «почерк», или «отпечаток пальца» убийства, которое означает, что такая-то конкретная группа или организация предпочитает убивать именно таким способом.

Располосовать ловко шею жертвы от уха до уха умели убийцы из разведслужбы бывшей Восточной Германии, которая у немцев называлась Государственной службой безопасности, а сокращенно – штази.

Такой способ убийства был их почерком, а фотография – визитной карточкой. Но визиткой разведывательной службы, которая в ту пору уже не существовала.

Молли тихо плакала, плечи ее дрожали, а я успокаивал ее, целуя в затылок и нежно приговаривая:

– Молли, дорогая, прости меня, что я не доглядел и ты невзначай наткнулась на фото.

Она вцепилась в подушку обеими руками, уткнулась в нее лицом и с трудом выговаривала, глотая слова:

– Это какой-то кошмар… Что они с ним сотворили…

– Кем бы они ни были, Молли, их поймают. Они уже почти попались. Я понимаю, что это не утешит тебя.

Я и сам не верил в то, что говорил, но Молли нужно было как-то успокоить, хотя бы словами. Я ничего не сказал ей о своих подозрениях, что наш дом обыскивали.

Она повернулась, ища глазами мое лицо. Сердце у меня сжалось.

– Кто осмелился на такое, Бен? Кто?

– Любой государственный чиновник может стать жертвой психопата. Особенно занимающий такой секретный пост, как директор ЦРУ.

– Но… это же значит, что папу сначала убили, так ведь?

– Молли, вспомни, ты разговаривала с ним утром в тот день, когда его убили.

Она всхлипнула, достала салфетку «Клинекс» и вытерла нос.

– Утром в тот день… – повторила она механически.

– Ты сказала, что ни о чем таком вы не говорили.

Она кивнула головой и глухо произнесла:

– Я помню, он жаловался, что внутри Управления идет какая-то возня между разными силами, а какая – много распространяться не стал. Но он считал, что это в порядке вещей. Он понимал, что ЦРУ – такое учреждение, которое в узде не удержишь. Думаю, он просто хотел выговориться и отвести душу, но, как всегда, не мог сказать о чем-либо секретном.

– Ну а дальше?

– А дальше – больше. Он тяжело вздохнул и сказал… нет, нет, не сказал, а пропел: «Дураки ломятся туда, куда умный нипочем не пойдет…» Пропел своим басом.

– А-а, помню эту песню. Ее Синатра исполнял. Верно?

Она опять кивнула и приложила салфетку к губам.

– Это его любимая песня. Синатру он не любил, а песня ему нравилась. Ну не так чтобы она для него была душещипательной. Так или иначе, он частенько напевал ее, когда убаюкивал меня маленькой.

Я встал с постели, подошел к зеркалу и поправил галстук.

– Уходишь, на работу, Бен?

– Н-да. Извини меня.

– Я чего-то боюсь.

– Понимаю. Но я же рядом. Позвони мне, если что, как только захочешь.

– Ты намерен подписать контракт с Алексом Траслоу, так ведь?

Я одернул лацканы пиджака и причесался, но конкретного ничего не сказал.

– Поговорим попозже, – сухо ушел я от прямого ответа.

Она как-то странно посмотрела на меня, будто собираясь сказать что-то, а потом вдруг вымолвила:

– А почему ты никогда не говорил мне о Лауре?

– А я не… – начал было я.

– Нет. Послушай. Я понимаю, что тебе больно, даже невыносимо говорить о ней. Я понимаю все. Поверь, я вовсе не хочу снова бередить твои раны, но вспомни, что случилось с папой… Ну ладно, Бен, я всего лишь хочу знать, имеет ли твое решение работать у Траслоу какую-то связь с убийством Лауры, с какими-то попытками уточнить и прояснить обстоятельства или что-то еще…

– Молли, – спокойно сказал я, не желая говорить на эту тему. – Не надо об этом.

– Ну ладно, – согласилась она. – Извини меня.

Она определенно что-то знала, но что – об этом я в то время еще не догадывался.

В тот день я многое вспомнил про Харрисона Синклера. Самое раннее воспоминание относится к случаю, когда он отпустил одну непристойную шутку.

Синклер был высокий, худощавый, элегантный мужчина с седовласой головой, ранее явно увлекался спортом (занимался академической греблей в Амхерсте). По натуре своей он был покладист, обаятелен, с чувством собственного достоинства, любил пошутить.

Когда я еще учился в колледже, мне как-то с двумя другими студентами довелось посещать семинар по ядерному оружию в Массачусетском технологическом институте. Однажды утром, в понедельник, я вошел в семинарскую аудиторию и заметил там постороннего – высокого, хорошо одетого пожилого мужчину. Он сидел за профессорским столом, сделанным в виде гроба, и слушал выступавших, не проронив ни слова. Я посчитал – и не ошибся – что он из друзей профессора. Лишь много лет спустя я узнал, что Хэл, который к тому времени уже стал третьим лицом в ЦРУ, директором департамента оперативной службы, приезжал тогда в Бостон координировать операции по пресечению деятельности группы шпионов из-за «железного занавеса», завербовавших некоторых преподавателей Массачусетского технологического института.