— Ну и где горит? — недовольно спросил Стас, не увидев ни дыма, ни огня.

— А ты сунь руку, — ответила агрономша.

— Оно же горячее! — мгновенно выдернув руку из кучи, воскликнул под общий смех Стас.

— То-то и оно. Поэтому медлить нельзя. По крайней мере, надо раза три через «зернопуль» пропустить.

Агрономша ушла, пообещав прийти часика через два. Ребята взялись за работу. Сначала мышцы болели, движения были скованными, неуклюжими. Потом постепенно разогрелись, поймали тот спокойный непрерывный ритм, который обеспечивал работу машины.

Когда наконец вся куча переместилась на противоположный конец тока, перетащили «зернопуль» и сели перекурить.

— Вот ты какой, оказывается! — философски изрек Стас, обращаясь к Светику.

— Какой? — серьезно ответил тот.

— Я вот два года тебя знаю, вроде такой раздражительный, некоммуникабельный, что ли. А вот сегодня, пожалуйста, вдруг встал и пошел.

— Что ж, я всем улыбаться должен? — начал злиться Светик.

Чтобы погасить начинающийся конфликт, Ромка сказал:

— Насчет коммуникабельности — это ты в самую точку. Он как ляпнет что-нибудь преподавателю, а потом страдает сам, а то и вся группа. Как мы с ним сдавали историографию, знаешь? Цирк!

— Ну, ну расскажи, — заинтересовался Стас.

— В начале учебного года опоздали мы с ним на первую лекцию. Как раз по историографии. Звонок. Выходит из аудитории профессор Веселов. Видит, что мы стоим, и здоровается с некоторой ехидцей во взгляде. Я отвечаю, а Светик посмотрел на него подозрительно и отвернулся.

— Откуда я знал, что это профессор? — пробурчал Светик. — Думал, так — просто мужик посторонний. Тем более без галстука...

— А Веселов решил поинтересоваться, что это за невежа. И у девчонок спросил, кто, мол, вон тот молодой человек. Поскольку мы рядом стояли, девчата решили, что он про меня спрашивает. Говорят, это наш староста, по фамилии Бессонов. На следующую лекцию мы опять, как на грех, не попали, на выставку Рериха ходили. Веселов осмотрел аудиторию и грустно так говорит:

— А Бессонов опять прогуливает. И ведь общественник, староста. Я с ним в прошлый раз поздоровался, так он на меня как на шпиона поглядел и отвернулся.

Приходим мы в институт, а девчонки эту историю наперебой нам рассказывают. Я сначала ничего понять не мог, а потом дошло — это он нас со Светиком перепутал. Пришли мы на его следующую лекцию, как обычно сидим рядом, а Веселов комментирует:

— А вот и товарищ Бессонов наконец нас осчастливил своим присутствием.

Естественно, все страшно веселятся. Что делать? Развеять это заблуждение? Вроде не по-товарищески. На Светика удар придется. Ну, и решили помалкивать. А профессор до конца года, как только мы отсутствуем, констатирует, дескать, опять Бессонова нет.

Подошел экзамен. Заходим мы со Светиком в аудиторию. Веселов аж просиял.

— Наконец, — говорит, обращаясь к Светику, — мы с вами, товарищ, Бессонов, по душам поговорим. Выясним, за что вы на меня, как на шпиона иностранной разведки, смотрели.

Тут я и говорю:

— Извините, товарищ профессор, но Бессонов — это я.

И староста — тоже я.

Профессор глазам своим не верит. Зачетки стал смотреть.

— Так вы не Бессонов? — спрашивает Светика.

— Ист, я Анохин, — обиженно говорит Светик.

Профессор растерялся. На меня-то он совсем не обращал внимания, бываю я на лекциях или нет. Все Светика высматривал. Поскучнел.

— Давайте, — говорит, — отвечайте, Бессонов настоящий.

Я отбарабанил, потому что к этому экзамену, как ни к какому другому, готовился. Ни одного вопроса он мне не задал, поставил пятерку и отпустил. Через пять минут выходит Светик. Мы все к нему:

— Прогнал?

Светик гордо на нас посматривает:

— Он, наоборот, очень радовался моему ответу. Даже как-то неудобно стало. Я ему начал говорить, что восстание декабристов было в декабре 1825 года, так он чуть ли не руку жмет.

— Правильно, — говорит, — молодец! Феноменальная память.

— Может, издевался?

— Я и сам так подумал. А он берет зачетку и ставит «хор». И на прощание добавляет:

— У вас, безусловно, способности к аналитическому мышлению.

— Вот так мы чуть не погибли только из-за того, что Светик не захотел поздороваться, — закончил свой рассказ Ромка.

— Ну, что ж, — вставая и разминая затекшие ноги, сказал Стас, — пошли по новой.

И снова загудел «зернопуль».

Вдруг они услышали далекое «Айхо, айхо, айхо». Дружно шагая в ногу, к току вереницей подходили все парни их бригады.

Стас даже присвистнул от удивления.

— Сдрейфили тут без нас! — услышали они задиристый Мишкин голос.

— Время героев-одиночек прошло, — пробурчал Василий. — Небось по истории проходили.

Их заспанные лица показались Ромке в этот момент удивительно симпатичными.

— Ребята! — проникновенно сказал он. — Ребята...

— Надо лопаты взять, — деловито заметил Василий, вроде не обращая внимания на его взволнованность. — Быстрее получится. А то еще с «зернопулем» чикаться...

— Технику не признаешь! — захохотал Светик, хлопая его по плечу.

— Что за телячьи нежности, — ответил Василий. — Давайте быстренько перекидаем, а то утром будем, как сонные тетери.

Больше не говорили ничего, а только дружно и мерно работали широкими лопатами.

Этой ночью что-то повернулось в сознании ребят. Раньше все, что они ни делали в совхозе, выполнялось только потому, что это кому-то надо. Надо управляющему, надо Кузьмичу, надо агроному. А им самим зачем? Через месяц будут снова дома и забудут про сено, силос и зерно. И вдруг они почувствовали, что эти тонны хлеба стали какими-то родными. Заботливо то один, то другой погружали руку в зерно и, чувствуя нездоровый жар, как у гриппозного больного, говорили:

— Давай по новой.

Не три, пять раз перекидали они кучу к моменту, когда стало светать. Пришла агрономша, долго перебирала зерно.

— Ну что, не погибнет? — с тревогой спросили ребята.

— Погибнуть не погибнет, но на семена уже не годится. Пойдет на фураж, — сокрушенно сказала она, и, хотя ребята сделали все, что могли, они почувствовали укор совести.

Кое-как в полудреме ребята добрались до конторы, плюхнулись на нары.

— Ну и храпану я, — сладко зевая, сказал Светик.

Но спать долго не пришлось. Уже в восемь часов слова пришла агроном и вновь дернула Стаса за ногу.

— Вы извините, — сказала она смущенно, — ваше право спать, сколько хотите. Но много машин пришло. Но успевают разгружать. Шофера ругаются.

Стас ненавидяще поглядел на ее некрасивое, в оспинках лицо:

— Это, знаете, как называется? Эксплуатация!

— Ладно, ладно. Спите. Я так.

А он подумал: «Это ведь не ей лично надо. Ради дела».

Сердито растолкал ребят.

— Пошли на ток. Без нас — не обойдутся.

Втянулись в работу. Один день походил на другой. Бесконечная вереница машин и зерно, зерно, зерно. Закроешь глаза, и перед тобою тянется бесконечная пшеничная река — миллионы, миллиарды зерен. Про выходной уже никто и не заикался, понимали — страда. Небольшие передышки давал кратковременный дождичек.

Совместная работа привела к стиранию граней между старшими и младшими. Старшекурсники резко изменили свое отношение к «салажатам» после той ночной истории.

Иногда с тока часть ребят срочно бросали на поля грузить машины. Вот и сегодня управляющий попросил выделить четырех в самый дальний край отделения — почти в предгорья Саян. Четырнадцать километров предстояло одолеть на лошади. Собрались ехать Стас, Ромка, Светик и Михаил. Запрягли старую знакомую — Машку. На подводу поставили высокий короб для подвозки зерна и тронулись.

Ехали два часа, пока достигли искомого поля. Оно оказалось на высоком плато, к которому вела извилистая, между сопок, дорога. Подъехали к комбайну, который стрекотал посреди поля. Пшеница лежала вся скошенная, в длинных валках.

— Раздельный способ? — с глубоким пониманием кивнул комбайнеру Михаил.