Поздний час давал о себе знать, особенно если учесть, что и прошлые ночи были заполнены напряженной работой. Он прикрыл воспаленные веки и на какое-то мгновение забылся. Очнулся от скрипа двери… Вошел Трилиссер — один из старейших в ОГПУ членов партии, начальник смежного отдела.

— Опять засиделся до тумана…

— Покой усыпляет… Присаживайтесь, Михаил Абрамович.

— Вячеслав Рудольфович не звонил?

— Нет, жду. Сказал, что приедет обязательно.

Трилиссер вытащил из жилетного кармашка часы, поднес их к уху, убедившись, что они идут, неопределенно произнес:

— Неужто второй? Значит, в это время пробил последний час Савинкова?

— Да, как политическая фигура он канул в Лету. Вот перечитываю эти протоколы и думаю: не было у него главного — настоящей веры. Значит, не быдо и силы.

— Кто на очереди? Не Анненков ли?

— Угадали.

— Чем он, по вашим данным, занимается?

— По моим данным, поселился со своими казаками и начальником штаба Денисовым верстах в пятидесяти от Ланьчжоу. Разводит чистопородных лошадей. Мирное занятие.

Трилиссер хмыкнул недоверчиво. Меж тем Артузов продолжал размышлять вслух о человеке, с недавних пор изрядно занимавшем его мысли.

— Конечно, атаман не Савинков, в одиночку или с группой границу переходить не будет. Ему армия нужна. Ход Савинкова он не повторит… Но в конезаводчиках Анненков не засидится…

За этим разговором постепенно, как бы исподволь рождались мысли, намечался замысел новой операции, хотя один, первый шаг уже был предпринят, и он был удачен для Менжинского и Артузова.

— Боюсь, вы правы, — задумчиво сказал Трилиссер, — если Анненков убежден, что рожден для роли повелителя, реваншизм в нем неминуемо возобладает. Выходит, лошадок своих не для ипподрома растит атаман…

— Однако, — счел нужным заметить Артур Христианович, — люди, подобные Анненкову, как правило, превращаются в нуль, если не получают помощи извне. Я убежден, что рано или поздно Анненков обратится к японцам, великому князю Николаю Николаевичу, к черту-дьяволу, к кому угодно, лишь бы найти опору для своей новой авантюры. А найдя ее, он для нас станет вдвойне опасным. Это страшный человек, он пьянеет от крови. Вот почему я неотступно думаю о нем. Как и какой ключик подобрать к атаману?

— Похвально, Артур Христианович. От вас же слышал: неотступное думанье — непременный элемент творчества.

— Это вполне очевидно.

— Что ж, согласен думать вместе с вами…

Однажды Артузов уже занимался Анненковым. Затем на время нужда в таком внимании отпала. Вторично Артузов стал думать о нем после того, как атаман был выпущен из китайского зиндана. Это случилось в феврале 1924 года. Китайские власти упрятали туда Анненкова дочти на три года. После перехода границы в районе Джунгарских Ворот генерал с несколькими тысячами солдат и казаков расположился лагерем на реке Боро-Тала. Китайские власти попытались подтолкнуть Анненкова в объятия атамана Семенова, предложив ему передислоцироваться на китайский Дальний Восток. При этом они учитывали и беспокойное, а точнее, разбойное поведение анненковцев. Последние все чаще и чаще совершали грабежи и набеги на китайские селения. Губернатор, получив отказ Анненкова передислоцироваться, потребовал разоружения казаков. Анненков отклонил и это требование. Тогда-то его и упрятали в тюрьму. Кроме губернатора к этому аресту некоторое отношение имели… Менжинский и Артузов.

Анненков сидел в тюрьме. Казалось бы, он уже не опасен. Но… к Артузову попадает копия записки, направленной атаманом из зиндана японским властям. В ней говорилось: «Убедительно прошу Вас, представителя Великой Японской империи, дружественной по духу моему прошлому императорскому правительству, верноподданным коего я себя считаю до настоящего времени, возбудить ходатайство о моем освобождении из Синьцзянской тюрьмы и пропустить на Дальний Восток. Честью русского офицера, которая мне так дорога, я обязуюсь компенсировать Японии свою благодарность за мое освобождение».

Артузов понял, что Анненков не только не смирился, но явно пытается продать себя японской реакции и что на это письмо японские представители откликнутся незамедлительно, добьются его освобождения. Так и случилось. Анненков вышел на свободу. В городе Турфан атамана встретил Денисов, и они верхом отправились в город Ланьчжоу, в окрестностях которого и была создана пресловутая конеферма — явно для прикрытия. Анненков не торопился включиться в политическую борьбу. Ему нужно было время, чтобы присмотреться, сориентироваться в расстановке сил, определиться, за кем пойти, кому служить.

Артузов внимательно следил за действиями Анненкова и его окружения, рассматривая его как опасного потенциального врага.

…Вячеслав Рудольфович приехал только около двух часов ночи. Тут же позвонил Артузову.

— Заходите ко мне, заодно пригласите Трилиссера.

Менжинский умел читать по лицам людей их мысли. Когда Артузов и Трилиссер вошли в кабинет, то первым делом Менжинский окинул их изучающим взглядом и сразу определил, что между ними состоялся какой-то серьезный разговор. Но расспрашивать об этом не стал, зная, что они сами поделятся своими мыслями, начал со свежей информации.

— Только в час пятнадцать огласили приговор. В душе просил суд не выносить Савинкову высшей меры наказания. Но она, конечно, вынесена.

— Судью, равно как хирурга, уговаривать запрещено, — заметил Артузов, — не так ли, Вячеслав Рудольфович?

— Оно, конечно, так. Для нас важнее политическая смерть Савинкова. А она для него уже настала. Вот копия приговора, ознакомьтесь.

Артур Христианович негромко, повернувшись к Трилиссеру, прочитал приговор коллегии. Удовлетворенно кивнул головой, когда дошел до того места, когда суд счел возможным ходатайствовать перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении наказания.

Принимая от Артузова прочитанные им листки, Менжинский отметил:

— Это для нас чрезвычайно важно: один из самых непримиримых и активнейших наших врагов сложил оружие, безоговорочно признал Советскую власть, и не только признал, но и призвал своих бывших соратников также сложить оружие.

Размышляя над этими словами Менжинского, Артузов все больше склонялся к мысли, что такой же, как у Савинкова, конец должен быть и у Анненкова. Его политическая смерть — вот что может стать единственной победной точкой в борьбе с ним.

Находясь в тюрьме, Савинков писал письма бывшим своим соратникам. Конечно же Артузова интересовало их содержание. В них прослеживалась эволюция взглядов Савинкова. «Я убежден, что не сегодня, так завтра все бескорыстные и честные эмигранты, и вы в том числе, поймут, что жизнь повелевает признать Советскую власть и работать совместно с нею», — так он убеждал бывшего своего соратника Пасманика. — А не поймете, так останетесь доживать свои дни в изгнании, питаясь «Последними новостями» и ненавидя коммунистов прежде всего за свои, а не их ошибки».

Вот и другое характерное письмо бывшему эсеру Фундаминскому: «В России выросло новое поколение, в сущности, именно оно и сделало революцию… Оно не допустит возврата к старому строю в каком бы то ни было виде… Вот это надо запомнить и перестать мечтать о «спасении» России, да еще при помощи иностранцев… т. е. при помощи штыков и денег…». Эту же мысль проводит Савинков и в письме к сестре Вере: «…А правда… в том, что не большевики, а русский народ выбросил нас за границу, что мы боролись не против большевиков, а против народа… Когда-нибудь ты это поймешь, поймут Виктор и Соня (брат и сестра Савинкова. — Авт.), поймут даже эмигрантские «вожди»…»

Размышляя над этими письмами, Артузов проводил параллель между Савинковым и Анненковым. Они одного поля ягоды. Савинков был человеком ненасытного честолюбия. Честолюбие характерно и для атамана. Оно будет постоянно толкать его на новые авантюры, коварные и опасные.

По кругу на аркане бегала резвая лошадка с заплетенной гривой. Вспотевший от натуги тщедушный казачок, пощелкивая бичом, то и дело погонял ее. Это был один из шести казаков, которые добровольно еще оставались при атамане. Остальные — попросту разбежались, почувствовав, что с атаманом больше каши не сваришь. Во всяком случае, пока не появятся у атамана могущественные, а главное — денежные покровители.