Сам атаман, облачившись в генеральскую форму, сидел в плетеном кресле и молча наблюдал за тренингом. Рядом примостился Денисов. Зная слабость Анненкова к лошадям, он рассчитывал во время тренинга улучить момент, чтобы заговорить с атаманом о его дальнейших планах. Неопределенность Анненкова раздражала Денисова: «Неужели так и закончим жизнь на этой конюшне?» — Борис Владимирович, наши единомышленники не дремлют, готовятся. А Семенов вот-вот поход начнет, — начал издалека разговор Денисов. — Выходит, только мы с вами сложили оружие. Да стоит нам нацепить только шашки, как это заметит жена французского посланника мадам Флерио, и денежки сами потекут к нам.

Анненков, продолжая сосредоточенно наблюдать за действиями казака, полез в карман и вытащил сложенную газету.

— Прочти подчеркнутое…

Денисов неохотно взял в руки газету. Это был хорошо ему известный белоэмигрантский листок «Возрождение». Нашел отчеркнутые атаманом строки, прочел вслух: «Мы отступили. Но мы не сдались. Мы залегли в окопы «беженского существования» и ждем».

— Понимаешь — «ждем», — с нажимом повторил за ним Анненков.

— Чего ждем?

— Своего часа.

Забрав газету из рук Денисова, атаман неожиданно спросил:

— Ты в тюрьме когда-нибудь сидел?

— Нет, Борис Владимирович.

— То-то. Слишком ретивых в зиндан прячут. Нет, я не трус. Но, возможно, покажусь тебе трусом, если прочтешь одну конфиденциальную бумагу.

Анненков вынул из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист бумаги, протянул Денисову:

— Ознакомься…

Чем больше углублялся в чтение Денисов, тем свирепее становилось его лицо.

— Да за это шашкой, шашкой… — еле сдержав себя, выдавил бывший начальник штаба.

— Осади коня! — крикнул казаку атаман, словно не замечая реакции своего ближайшего сподвижника.

Казак остановил тяжело дышавшую кобылку, быстро обтер попоной лоснящийся от пота круп лошади, потрепал ее ладонью по морде и повел на конюшню.

— Значит, разуверился во мне? — укоризненно спросил Анненков.

— А вы как полагаете? — уклончиво буркнул Денисов.

— Ты бы подписал такую бумагу?

— Даже под пыткой не подписал бы…

— Еще как бы подписал.

Денисов был в недоумении. Что случилось с атаманом, почему отказывается от борьбы, почему кается в грехах, ведь совершал святое дело, лил большевистскую кровь?..

— Значит, ты решил, что я предатель, — продолжал разговор атаман. — Запомни: плохой анализ разрушает все, а ты, я вижу, плохой аналитик, хоть и учился в Генштабе. Позволь задать тебе один только вопрос: где мы находимся?

— Как где? В Китае, в Ланьчжоу…

— Кто хозяин этого края?

— Фэн Юйсян.

— Кто он такой?

— Маршал, командующий Первой народно-революционной армией.

— Вот видишь, командующий. Если мы публично хоть раз тявкнем против Советов, он нас с тобой скрутит в бараний рог. На время надо затаиться, выждать. Будем жить тихо, заниматься лошадками. Я даже присмотрел коняшку в подарок маршалу. Про нас забудут. Но ты же знаешь, что наши единомышленники нас не забывают. Они наведываются.

Анненков подразумевал переписку и курьеров шанхайской монархической организации НН. Под этими буквами скрывался сам великий князь Николай Николаевич, живший в предместье Парижа Шуаньи и мечтавший возвратиться в Россию в качестве императора. Атаман был также связан с «Богоявленским братством», во главе которого стоял его бывший подчиненный полковой врач Д. И. Казаков.

— Вот что, друг, считай, что это письмо конспиративное, — решительно заключил беседу Анненков. — Нелишне тебе напомнить слова Наполеона, военное искусство которого я почитаю: «Шпионы вездесущи». Если это письмо попадет в чужие руки, оно станет моим алиби, понял?

Письмо, столь взволновавшее Денисова, вместе с двумя другими посланиями Анненков передал бывшему начальнику своей личной охраны Ф. К. Черкашину, который пробрался к нему под видом скупщика пушнины для английской фирмы.

Черкашин привез Анненкову письмо от М. А. Михайлова, начальника штаба русской белогвардейской группы при армии генерала Чжан Цзолина. Михайлов, бывший начальник штаба 5-й Сибирской колчаковской дивизии, предлагал атаману вспомнить прежние времена, собрать отряд, встать на сторону Чжана и начать борьбу против СССР.

Обдумав это предложение, а также предложения, вытекающие из переписки с шанхайской группой, Анненков и написал три письма. Вот что сообщал атаман Михайлову: «Сбор партизан и их организация — моя заветная мечта, которая в течение пяти лет не покидала меня… И я с большим удовольствием возьмусь за ее выполнение… Судя по многочисленным письмам, получаемым от своих партизан, они соберутся по первому призыву… Все это даст надежду собрать значительный отряд верных, смелых и испытанных людей в довольно непродолжительный срок. И этот отряд должен быть одним из кадров, вокруг которых сформируются будущие части».

В другом письме, адресованном белогвардейцу П. Д. Иларьеву, сколачивающему фронт борьбы с Советской властью, Анненков писал: «Привет, дорогой Павел Дмитриевич! Итак, я хочу собирать свой отряд старых партизан. Думаю, что и ты с теми, кто тебя окружает, соберетесь в нашу славную стаю… Для того чтобы я выбрался отсюда, нужно добиться того, чтобы мое имя совершенно не упоминалось в причастности к отряду. Лучше, наоборот, распускать слухи о моем отказе вступать в дальневосточные организации, о моей перемене фронта».

Содержание третьего письма, адресованного Казакову, с которым Анненков познакомил Денисова, было полной противоположностью двум первым. Главе «Богоявленского братства» атаман писал о своем нежелании вступать в армию Чжан Цзолина, отходе от борьбы с Советами и вообще от политики.

Это было тонко рассчитанное письмо. Всякое могло случиться: Черкашин как курьер не внушал Анненкову особого доверия. Любитель спиртного, он мог затерять письма, а мог и перепродать. Третье письмо в таком случае стало бы для атамана спасительной лазейкой.

Анненкову нельзя было отказать в прозорливости. Какой-то из предвиденных им случаев и произошел. Курьер со всеми предосторожностями покинул конеферму атамана все в том же обличье предупредительного и делового скупщика пушнины. Письма покоились в чемодане с двойным дном. Сев в купе поезда, Черкашин почувствовал себя в безопасности и решил, что дальнейшие предосторожности уже ни к чему. Здесь до него никому дела нет. Вагон заполнялся народом. Появились попутчики и в купе Черкашина. Как они ухитрились проникнуть в его чемодан — одному богу ведомо. Короче говоря, письма исчезли.

Но каким образом все-таки Анненков оказался в китайской тюрьме? Три года — срок немалый. И у атамана хватило времени поразмышлять на тему — кому было выгодно изолировать его. Многих он подозревал: Семенова, видящего в нем опасного конкурента, того же Михайлова, возможно захотевшего прибрать к рукам его казаков… Мысль о причастности к его злоключениям ГПУ ему, разумеется, и в голову прийти не могла. Именно чекисты сумели воздействовать на волю губернатора.

В двадцатые годы у Советской России было много явных и тайных врагов, преследующих одну цель — задушить государство трудящихся. Естественно, основные усилия чекистов направлялись в первую очередь на обезвреживание тех, кто представлял в данный момент наибольшую опасность. Сразу, по горячим следам, им было просто не под силу схватить Анненкова. В ту пору перед органами госбезопасности стояла задача хотя на время оградить границы от проникновения анненковских банд. А в том, что атаман не оставит нас в покое и вся борьба с ним еще впереди, ни у кого сомнения не вызывало. Это Артузов называл выявлением проблемы до того, как она станет очевидной.

Как-то беседуя с Артузовым о замысле операции против Анненкова, Вячеслав Рудольфович многозначительно заметил: «Начать — перышко поднять». Они как бы определяли в данной ситуации первые шаги, которые необходимо предпринять против кровавого атамана. Напрашивалась идея его изоляции как первоочередной меры для того, чтобы парализовать враждебную деятельность атамана. Его изоляция, пусть даже на незначительное время, позволит оторвать от атамана часть казаков, внесет растерянность в лагерь на реке Боро-Тале. Казаки перестанут быть организованной силой.