— Идемте же, — поторопил он ее тоном, в котором уже чувствовалось волнение.

Они прошли через зал с низким потолком, в котором из мебели были только большой почерневший деревянный стол и скамьи, стоявшие по бокам. Флорен направился к двери в правой стене большой комнаты.

Рядом с Аньес неожиданно появился очень молодой человек.

Флорен заявил нежным голосом, внушавшим тревогу:

— Аньян… Мне кажется, что ты выглядишь сонным. Я не могу поверить, что ты отдыхал, пока я трудился в поте лица ради величайшей славы Церкви.

Никола выделил Аньяна из других клириков и сделал своим секретарем. Его полностью удовлетворяла лишенная всякой привлекательности внешность молодого человека. Уродство — что за великолепная несправедливость! Аньян был кротким и приветливым, честным и набожным существом, но эти маленькие, близко посаженные глаза, узкий длинный нос, выступающий подбородок, который его обезображивал, внушали недоверие каждому, кто смотрел на молодого человека. И напротив, кто мог бы подумать, что за высоким изящным силуэтом Никола, его нежными, чуть раскосыми глазами, пухлым ртом скрывалась душа, гнусное коварство которой могло бы заставить вздрогнуть от ужаса даже светских палачей? Аньян удовлетворял Никола еще и потому, что инквизитор без особого труда внушал своему секретарю страх.

— Конечно, нет, мессир инквизитор. Я сверял различные фрагменты будущего процесса, чтобы вы преуспели в выполнении своей задачи, — оправдывался секретарь неуверенным голосом.

— Хорошо.

Не оборачиваясь, Никола добавил, показывая рукой на Аньес:

— К нам прибыла мадам де Суарси.

Аньян бросил робкий взгляд на молодую женщину и тут же опустил голову. Тем не менее Аньес могла бы поклясться, что в глазах секретаря промелькнула тень сочувствия.

— Ладно, иди… Продолжай помогать мне продвигаться вперед.

Секретарь поклонился, пробормотав что-то неразборчивое, и исчез под шуршание своей рясы из грубой шерстяной ткани унылого цвета.

Один из вооруженных стражников поспешил открыть низкую дверь. Каменная винтовая лестница утопала в густом мраке. Стражник начал спускаться первым, освещая им ступеньки. Едкий запах плесени все сильнее бил Аньес в нос, по мере того как они спускались все ниже в подвал. Вскоре к этому запаху прибавились и другие: пота и экскрементов, гноя и тухлятины.

Лестница упиралась в утоптанную землю, становившуюся вязкой при первых разливах Сарты. Аньес дышала через рот, в надежде подавить тошноту, подступавшую к горлу. Флорен весело заявил:

— К этому привыкают. Через несколько дней вонь становится такой привычной, что ее больше никто не замечает.

Подземелье казалось огромным. Аньес даже подумала, что своими размерами оно превосходит Дом инквизиции. Опорные столбы были соединены друг с другом решетками, разграничивая таким образом камеры. Они шли вдоль этих маленьких клеток, в которых человек не мог стоять. Порой мерцание свечи, которую держал в руке Флорен, ненадолго выхватывало из мрака неподвижного человека, забившегося в угол, возможно, спящего, возможно, мертвого.

— У нас мало опыта в обращении с дамами вашего ранга, — сыронизировал Флорен. — Тем не менее хоть я и монах, но все же остался светским человеком. Мы выбрали для вас одну из тайных камер.

Такой выбор был сделан вовсе не из куртуазности, Аньес в этом не сомневалась. Флорен хотел лишить ее любого общения, даже с другими заключенными, которые, разумеется, находились не в том положении, чтобы ободрять ее. Впервые у нее возник вопрос, не боялся ли он ее? Что за глупость! Чего он мог опасаться с ее стороны?

Пол плавно клонился вниз. Они прошли под сводами, мимо камер и содержавшихся в них несчастных, запуганных жестоким обращением созданий. Теперь туфли Аньес вязли в густом иле. Несомненно, они приближались к реке. От нездорового влажного холода Аньес дрожала. Мысль о том, что она вскоре окажется одна среди этого зловония, поколебала ее волю, ее желание ни за что не выдавать своего страха. Как это странно! Злодейское присутствие Флорена начало казаться Аньес более предпочтительным, чем пустота, населенная ожидавшими ее ужасами. Вдруг что-то липкое зацепилось за ее щиколотку, и Аньес закричала. Стражник бросился вперед и наступил своим башмаком с деревянной подошвой на руку… Да, это было окровавленной рукой, висевшей между прутьев одной из клеток. Раздался стон. Шепот перешел в рыдание:

— Мадам… из этого места нельзя спастись. Умирайте, мадам, умирайте быстрее.

— Что за ребячество, — рассердился Флорен.

Потом тоном, ставшим игривым, он посоветовал человеку, различить которого можно было лишь по силуэту, прижавшемуся к решетке:

— Молись… но молись молча, у нас уже уши болят от твоих криков!

Аньес застыла неподвижно в двух шагах от клетки, вглядываясь в сумерки, которые не могли разогнать свечи. Были ли это глаза, эти две синие дыры в том, что едва походило на красноватую физиономию? Была ли эта живая рана ртом?

— Боже мой… — простонала Аньес.

— Он покинул нас, — раздался в ответ шепот, полный страданий.

— Богохульство! — рявкнул Флорен, волоча Аньес за рукав ее манто. — И этот негодяй еще клялся в своей невиновности!

Еще несколько метров, потом такая низкая дверь, что пройти через нее можно было, лишь согнувшись почти до земли. В двери не было потайного окошечка. Один из стражников открыл замок и тут же исчез. Инквизитор обогнал Аньес и веселым тоном провозгласил:

— Ваши покои, мадам.

А потом добавил голосом, полным нежной печали:

— Верьте мне, дочь моя, ничто не может сравниться с полной тишиной, когда необходимо привести мысли в порядок. Здесь у вас будет время подумать, исправиться, я очень на это надеюсь. Больше всего на свете я хочу помочь вам достичь света нашего Господа. Я отдал бы свою жизнь ради спасения вашей заблудшей души.

Хлопнула дверь, заскрипел замок. Аньес осталась одна в кромешной тьме. Она медленно пошла вперед, осторожно передвигая ноги, в направлении скамьи, которую она успела заметить. Едва ее нога коснулась скамьи, как она рухнула на нее.

Аньес охватила паника. Она боролась с желанием закричать, бросится к двери и застучать в нее кулаками, умоляя, чтобы за ней пришли. Вдруг они притворятся, что забыли про нее? Вдруг ее оставят умирать от жажды и голода? Вдруг они будут ждать до тех пор, пока она не сойдет с ума, чтобы заявить, будто она была одержима бесами?

Этот человек, который схватил ее за щиколотку и заклинал умереть как можно быстрее! Он знал. Он знал, что годы предварительного заключения могли длиться вечно под тем предлогом, что в ходе расследования возникли новые трудности. Он познал лишения, унижения, пытки, продолжавшиеся неделями. Он познал страх и уверенность, что из рук инквизиции практически невозможно вырваться.

Замолчи! Он ждет, что ты отречешься. Он ждет, что ты позволишь своей жизни вытечь из тебя. Сопротивляйся, это приказ! Баронесса де Ларне, мадам Клеманс сумела бы гордо держать голову. Гордо держи голову!

Если ты признаешься, ты будешь гнить здесь до тех пор, пока за тобой не придет смерть, а Матильда и Клеман последуют за тобой. Он поведет дело так, что объявит тебя вероотступницей, а, по их мнению, это самое тяжкое преступление. Не забывай: у него нет ни капли жалости. Благодать не снизойдет на него, он этого не хочет. Сопротивляйся.

Увещевая себя, она вдруг прониклась ошеломляющей уверенностью: Флорен забавлялся. Какой бы нелепой ни казалась эта мысль, но Флореном двигали не алчность и, уж конечно, не вера. Им двигало желание мучить. Он любил рвать, бичевать, вспарывать плоть. Он любил заставлять своих жертв вопить от нечеловеческих страданий. Она была его новой игрушкой.

Аньес почувствовала во рту привкус желчи. Ее сотрясали рыдания. Клеманс… Клеманс, ангел мой, благослови меня чудом! Удостой меня чуда! Сопротивляйся!