Вся жизнь моя — бесформенная греза,

И правды нет в бреду, и смысла нет во сне —

Но пробуждение, как Бледная Угроза,

Приникло медленно ко мне.

Я чувствую сквозь сон, что вот взовьются шторы,

Вот брызнет свет в окно и позовет меня,

И тут же в первый миг пред ярким светом дня

Смущенные поникнут взоры.

18 мая 1895

Темнеет. Тонкая луна

Стоит на небе сиротливо,

Сквозь раму дачного окна

К нам веет ранняя весна,

А по стеклу трепещет ива.

Зима прошла. И вот мы вновь

Глядим с тобою в те же стекла…

Воспоминаний не готовь!

Былая летняя любовь

Под зимней стужею поблекла.

Все глубже тень… и ты дрожишь,

И мы сидим так близко рядом —

А на душе немая тишь,

И вкруг молчание — и лишь

Вороны каркают над садом.

18 мая 1895

На самом дне мучительной темницы

Я властелин сознанья и мечты!

И предо мной в тумане темноты

Являются созданья красоты,

Проносятся и образы, и лица.

Я властелин всесильного сознанья,

Весь дивный мир я создаю в себе,

И кто убьет в окованном рабе

Презрение к темнице и судьбе,

Свободу грез, могущество сознанья?

Скрипи, замок, у черного порога,

Звените вы, ручные кандалы.

Со мной мой свет — среди бессменной мглы,

Со мной мечты — свободны и светлы,—

И выше я людей, царей и бога!

22 мая 1895

Без обоев бревна и тес,

А в окне — все дали вселенной!

Факел жизни мгновенной

Стоит ли вечности грез?

В омраченной глуби столетий,

Точно пятна — смена племен.

Выше! там небосклон

Тонет в божественном свете.

Ореол земного венца

Подчинен дыханию века,

Но мечта человека

Так же, как мир, — без конца.

22 мая 1895

Я свечку погасил — и прямо под окном

Зеленоватый свет означил арабески,

И тень черемухи легла на занавески,

И проза комнаты сменилась волшебством.

Волшебница-луна, ты льешь лучи напрасно,

Мне некому шептать влюбленные слова,

Для вдохновенных грез моя душа мертва,

Забота царствует над мыслью полновластно.

Но бледная луна не слышит этих слов,

Она не для людей рисует арабески

И гордо тайная, плывет в волшебном блеске,

Сама полна мечты, сама в истоме снов.

24 мая 1895

Утром жадно пахнут розы,

Утром грезы грезят вслух —

И холодный бог Спинозы

Для меня и нем, и глух.

Но вечерний мрак наляжет

На раскрытые цветы.

«Ты — один», — мне кто-то скажет,

«Мы — одни», — вздохнут мечты.

Нет веселости беспечной,

И душе, во мгле тревог,

Так понятен бесконечный

И предвечно-мертвый бог.

Июнь 1895

Я люблю у застав переулки Москвы,

Разноцветные, узкие, длинные,

По углам у заборов обрывки травы,

Тротуары, и в полдень пустынные.

Эта тихая жизнь, эта жизнь слободы,

Эта тишь в долетающем грохоте,

Там свободно на сердце свевают следы

Городской утомительной похоти.

В рассмеявшейся паре у ближних ворот

Открывается сердцу идиллия,

И от скучного хора всемирных забот

Я к стихам уношусь без усилия.

28 июня 1895

Я часто размышлял о сущности вещей,

Я их лишал и красок, и пространства,

Но все ж не мог лишить последнего убранства

И видел смутный рой мелькающих теней.

И я боролся вновь, и вновь искал вселенной

Вне времени, вне всяких чувств моих.

Она являлась мне, но искрою мгновенной,

Мелькнувшей в вечности и жившей только миг.

27 июля. 1895

Заветные ветры! скользя по пустыне,

Развейте мою молодую тоску,

Пусть ляжет она, как посев, по песку,

Пускай прорастет в волчеце и полыни.

Скажите, скажите — зачем одинок

Сидит в стороне он, задумчиво-хмурый,

У ног своих чертит тростинкой фигуры

И долго, и долго глядит на песок.

Зачем, почему он, бродя по становью,

Глядит только в землю, молчанье храня,

Тогда как другие — все славят меня,

И мучат стихами, и мучат любовью.

Покинув палатку, зачем по ночам

Он долго глядит на небесные знаки?

Какие заклятья он шепчет во мраке?

О чем говорит безответным пескам?

Он ей отдался, бесконечной пустыне,

Он шепчет признанья звездам и песку —

Развейте же, ветры, развейте тоску,

Она прорастет в волчеце и полыни.

7 августа 1895

Наши души — два яркие мака,

У которых сплелись лепестки;

Опуская во мглу стебельки,

Их головки сверкают из мрака.

О как пусто, как темно кругом!

Что вокруг — мы не знаем, не знаем,

Но друг друга мы жадно ласкаем,

Мы живем, потому что — вдвоем!

Пролетит ураган издалека,

Эти стебли откинет во мрак…

Осыпайся, надломленный мак,

Ты не в силах цвести одиноко.

7 августа 1895

У забора, где травы так редки,

Как весталки, — горды, молчаливы,

Прижимаяся к краю беседки,

Подымаются стебли крапивы.

Позабыты, отвергнуты садом,

Эти жесткие стебли угрюмы,

И наполнены девственным ядом

Неизменные, злобные думы.

Вот над ними проносятся тучки,

Вот лучи пробегают стыдливо,—

Но всегда наготове колючки,

И всегда недовольна крапива.

16 августа 1895

Слишком, слишком много счастья!

Переполнена душа,

И стою я, не дыша,

И к ногам готов упасть я.

Звуки, звуки! Гимн победный,

Песни, строфы торжества!

Но зачем же все слова

Слишком жалки, слишком бледны!

И стою — стою безмолвно,

Жду неведомых стихов,

Но для грезы нету слов:

Слишком, слишком сердце полно!

17 августа 1896