Торжественно-больное беспокойство,

В тебе родник невысказанных строф.

Я так томлюсь, я зарыдать готов,

Но верую в целительное свойство

Задумчиво слагаемых стихов.

В какой же мир уносятся квинтины?

К каким, к каким и рифмам и мечтам?

Лежит туман над далями картины.

И лишь дрожат листвою апельсины,

И лишь волна дробится по камням.

Я шлю привет и контурам акаций,

И дальнему встающему лучу…

Но вдруг дрожу — бессильно хохочу,

Ломаю, рву игрушки декораций,

Зову мечту… зову я. — и кричу!

А! Это что? десятки новолуний,

Расплавленный текущий алебастр —

И я плыву среди горящих астр.

А летний день слился с весной в июне,

И зло с добром сосватал Зороастр…

Измученный, я надаю… подушки

Горят огнем… в раскрытое окно

Далеких ветл виднеются верхушки.

Все просто так, все тихо, все темно,—

И квакают на озере лягушки.

17 августа 1895

Полно, не во сне ли видел я вчера,

Что воскресли снова наши вечера!

Полно, не во сне ли я бродил с тобой,

Любовался небом в ризе голубой.

Нынче дождь беззвучно бьет в мое стекло,

Тучами все небо нынче облегло,

Годы, как и прежде, делят нас с тобой,

И готов смириться вновь я пред судьбой.

17 августа 1895

Иду по бульвару. В померкшей листве,

Как бабочки, роем блестят фонари,

Как бабочки, роем в моей голове

Нелепые думы шумят и. шумят.

И сумрачны дали вечерней зари,

И в думах туманен закат.

Какие-то грезы, как Солнце, зашли,

Какая-то ложь, точно сумрак, легла,

Все странно, все чуждо — вблизи и вдали,

Иду, позабывши куда и зачем.

Иду — безответна туманная мгла,

И свет отуманенный — нем.

Неясные думы проходят в уме,

И так же проходят фигуры людей:

Мелькнувши на миг, исчезают во тьме

И снова, мелькнувши, приходят назад,

И снова спешат, и во мраке аллей

Идут и идут наугад…

И нету предела земному пути,

И мы не дождемся желанной зари!

Мы будем всю ночь неизменно идти,

Не зная, куда и зачем мы идем,

И будут гореть нам в листве фонари,

Гореть похоронным огнем.

1 сентября 1895

Я слышу лай моих любимых дум,

Их голоса и радостны, и звонки;

И вот к крыльцу коня подводит грум,

И вот Мечта — с хлыстом и в амазонке.

Вперед! вперед! Взвилися и летим,

Скалистый путь; о камни бьют копыта;

Вершины гор свиваются, как дым;

Как дальний вихрь, спешит за нами свита.

Вперед! вперед! затравленный кабан

Все ближе к нам; все громче свист и крики…

Но вдруг обрыв, — бездонный океан…

Плыви, мой конь, по волнам Атлантики!

Вода и ночь, и звезд на небе нет;

Друзья плывут, во мгле друг друга клича.

Со мной Мечта — туманный силуэт,

А там вдали — желанная добыча.

17 сентября 1895

В глуби пустыни, в безвестном оазе

Я жил одиноко, любимец фантазий.

Ночь для меня одевалася в блестки,

Ручей повторял усыпленные всплески,

Пальмы шептали, цветы лепетали…

Закат распускался в причудливой дали.

В глуби пустыни, в безвестном оазе

Я годы провел в опьяненьи фантазий.

И так странно-неприятно было мне услышать ропот,

Полувнятный дальний рокот,

Голоса и конский топот,

Было мне услышать странно

Ропот жизни караванной.

Увидать коней и женщин, и товары, и палатки.

Я в рабах искал загадки,

Нагруженному верблюду

Я дивился, точно чуду,

От людей я сторонился,

И, смотря, как те повсюду смело ходят, топчут травы,

Волны мутят для забавы,

Я страдал, и я томился,

И фантазии молился,

Но ушел караван, я остался один

Посреди незаметных руин.

И так чуждо, и так странно

В вечер мглистый и туманный

Прозвучали в дали звуки,

Звуки жизни караванной.

И так чуждо, и так странно

Замелькали в мгле туманной

Пестро крашенные вьюки,

Поезд шумный и нежданный.

И, в оазе фантазий таинственный царь,

Я пришельцев встречал, словно робкий дикарь,

Укрывался от них за кустами алоэ,

Я от женщин бежал, я дрожал пред рабами,

А в душе у меня, как цветок над сухими стеблями,

Расцветало Былое.

26 сентября 1895

Дрожащие листья на бледные щеки

Изменчиво клали минутные тени,

И, чуть шелестя, заглушали упреки.

Дрожащие листья, как темные пятна,

Мелькали, скользили по звездному фону,

И ты и они — вы шептали невнятно.

Как лиственный шелест, звучали укоры,

Как бледные звезды, за дымкою листьев,

Смотрели, сквозь слезы, печальные взоры,

И тени ложились на бледные щеки,

И тени скользили, дрожали минутно,

И чуть долетали из дали упреки.

1 октября 1895

Смутно куритесь, туманы былого!

Месяц безжизненный встал, освещая тропинку по скалам.

Каждый из нас угадал в полумраке другого,

Но, сойдясь на пути к непонятно одним идеалам,

Ропотно мы не сказали ни слова.

Блеск умирал на немом небосклоне,

Странно-чудовищны были холодные глуби дороги,

Изредка ты воскресал на сбегающем склоне,

Но все чаще грозили утесов сухие отроги,

И забывалося эхо гармоний.

Месяц безжизненный встал— и на самом

Пике горы вдохновенно-больную фигуру отметил.

Небо раскинулось вдруг недосказанным храмом,

Это ты мне мелькнул, и бесстрастно-восторжен, и светел…

Мчитесь, куритесь, стихи, фимиамом.

4 октября 1895

За тонкой стеной замирала рояль,

Шумели слышней и слышней разговоры,—

Ко мне ты вошла, хороша, как печаль,

Вошла, подняла утомленные взоры…

За тонкой стеной зарыдала рояль.

Я понял без слов золотое признанье,

И ты угадала безмолвный ответ…

Дрожащие руки сплелись без сознанья,

Сквозь слезы заискрился радужный свет,

И эти огни заменили признанья.

Бессильно, безвольно — лицо у лица —

Каким-то мечтам мы вдвоем отдавались,

Согласно и слышно стучали сердца,—

А там, за стеной, голоса раздавались,

И звуки рояля росли без конца.

23 октября 1896