Кошмар! Кошмар опять! Один из многих,

Историей являемых в бреду:

Сонм пауков, огромных, восьминогих,

Сосущих кровь близ мертвых клумб в саду.

Германия! Да, ты в былом повинна

За страшное, но — страшен твой расчет!

Раздавлена низринутой лавиной,

Ты знала казнь, вновь казнь, и казнь еще!

Нет ничего: ни стран — манить под тропик,

Ни стимеров — дробить в морях стекло,

Ни фоккеров — кричать, что век торопит,

Ни шахт, копивших уголь и тепло,

Ни золота, ни хлеба… Да! свидетель

Весь мир, как рок смеялся и казнил:

Твои богатства рвали все, а детям

Нет молока, и в школах нет чернил!

И тщетно те, кто зиждил это

Богатство, те, чей подвиг — труд,

Встают, чтоб мышцами атлета

Открыть блистанье лучших руд:

Им против — свой земляк-предатель,

Им против — звон чужих монет…

На Шпрее зажечься ль новой дате?

Мечтаешь: да! быть может: нет…

От Сен и Тибров до Миссурей

Следит строй мировых владык,

И, веря в помощь, твердо в Руре

Стоит француз, примкнув свой штык.

А те? — Веселятся и пляшут, ведь раны

Их бойни избытой — не им;

И золото, золото, — пряно, багряно,—

Поет им оркестром немым.

Им весело, весело, — золото в башни

Слагать, вить второй Вавилон.

Что день, их восторг удалей, бесшабашней:

Весь мир им достался в полон.

Там черный, там желтый, там парий, там кули:

Всех — в копи, к станкам, на завод!

«Недаром же в Руре штыки мы примкнули!» —

Поют, выводя свой гавот.

«Враг сломлен, мы вместе, теперь мы посмеем»,

«Нам власть над землей с этих пор!»

«Над толпами станем, пропляшем по змеям»,

«А в фасках фашистов — топор!»

Те пляшут, та исходит кровью,

Мир глухо ропщет под пятой…

Но с трона вдруг поводит бровью

Пугливо идол золотой.

На миг в рядах поющих смута,

И мысль, прожженная огнем,

Кричит невольно и кому-то:

«Не надо вспоминать об нем!»

А он, у грани их веселий,

С земли всходя до звездных сфер,

Стоит; и тучи вниз осели,

Чтоб людям вскрыть СССР.

Да, так. Старуха Клио хмурее

Глядит, как точит кровь земля;

Но внове ль ей? все ж от Лемурии

Был путь до Красного Кремля.

И все равно, опять прольются ли

Такие ж токи в тайну тьмы:

Из бурь войны, из революции

Мир стал двойным: они и мы.

Иных нет сил…

<1923>

Пред гробом Вождя преклоняя колени,

Мы славим, мы славим того, кто был Ленин

Кто громко воззвал, указуя вперед:

«Вставай, подымайся, рабочий народ!»

Сюда, под знаменем Советов,

Борцы из армии Труда!

Пусть умер он: его заветов

Мы не забудем никогда!

Он повел нас в последний

И решительный бой,

И к победе мы, Ленин,

Смело шли за тобой!

Мысль твоя твердо знала,

Где наш путь и какой:

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

Мы стали вольны, стали сильны,

Нас к торжеству ведет судьба,

И мы кладем на прах могильный

Борца — его призыв: Борьба!

Он громко воззвал, указуя вперед:

«Вставай, подымайся, рабочий народ!»

Пред гробом Вождя преклоняя колени,

Мы славим, мы славим того, кто был Ленин!

1924

Все голоса.

Горе! горе! умер Ленин.

Вот лежит он, скорбно тленен.

Вспоминайте горе снова!

Горе! горе! умер Ленин!

Вот лежит он, скорбно тленен.

Вспоминайте снова, снова!

Ныне наше строго слово:

С новой силой, силой строй сомкни!

Вечно память сохрани!

Сопрано, тенор, бас.

Вечно память, память

вечно —

Альт.

Вечно память

Ленина —

Сопрано, тенор, бас.

Сохрани!

Альт.

Храни!

Все голоса.

Память!

24 января 1924

Свет обмер, тени наклонились,

Пространней запах слитых лип;

Последний звон заходит, силясь

Во тьме сдержать надгробный всхлип.

И стала ночь, и снова стало

Пустынно-тихо. Грезит луг,

Спят люди, не вернется стадо,

Реке дано катиться вслух.

Века, века, века учили

Земное ночью никнуть в сон,

Мять думы дня в слепом точиле,

Закрыв глаза, пить небосклон.

Шныряют совы; шум летучих

Мышей; лет легких мотыльков…

Все это — искры звезд падучих,

Чей мертвый мир был далеко.

Нам солнца ждать! Нам тьма — граница,

Нам тишь — черта меж гулов дней.

Наш мозг в дыханьях трав гранится,

Нам в снах вся явь борьбы видней.

18 мая 1924

Трава весенняя допела

Свою живую зелень. Зной

Спалил сны мая, и Капелла

Кропит июньской белизной.

Вот ночи полночь, полдень года,

Вот вечер жизни, но, во мгле,

Вот утро, жгучий луч восхода,

Не к вышине, а по земле!

Зари, еще не возвещенной,

Вино пьяно, и я, взамен,

Готов, заранее прощенный,

Для всех безумств, для всех измен.

Пусть вечер! он же — полдень! — Где-то

Цветам процвесть, их пчелам пить,—

И стебли чьих-то рук воздеты,

Чтоб вечный полюс торопить.

Пусть август будет. Плод налитый

Спадет в корзину, мертв и жив.

За десять лет замшеют плиты,

Недавний гроб не обнажив…

Но нынче ночь. Кротка Капелла,

Кропя июньской белизной;

Трава сны зелени допела,

И всюду — только свет и зной!

1924

DOLCE FAR NIENTE[11]

И после долгих, сложных, трудных

Лет, — блеск полуденных долин,

Свод сосен, сизо-изумрудных,

В чернь кипарисов, в желчь маслин;

И дали моря, зыбь цветная,

Всех синих красок полукруг,

Где томно тонет сонь дневная,

Зовя уснуть — не вслух, не вдруг…

Расплавлен полдень; гор аркады,

Приблизясь, шлют ручьи огня…

Но здесь трещат, как встарь, цикады,

И древний кедр признал меня,

Щекой припасть к коре шершавой,

Вобрать в глаза дрожанья вод…

Чу! скрипнул ключ, издавна ржавый,

Дверь вскрыта в сон былой, — и вот,

Пока там, в море, льются ленты,

Пока здесь, в уши, бьет прибой,

Пью снова doice far niente

Я, в юность возвращен судьбой.

Алупка

8 июля 1924