Я, естественно, не возражал, только изобразил приличествующую моменту мину глубокого сочувствия и понимания.

— Вышла я замуж за Лукашова, надеюсь, вы понимаете вовсе не по любви. Он меня просто купил. Вот так — взял и купил, как красивую безделушку, отвалив моему папеньке за меня «Волжанку» и новую квартиру в центре города. С гаражом. Калым, бакшиш, или как там это все называется… Нет, нет, я с себя вины не снимаю! Двадцать три года — возраст для девушки-невесты приличный, предполагает некоторою самостоятельность в мышлении и поступках. Но я была тогда студентка, заканчивала экономический факультет университета, ждала распределения в какую-то тмютаракань, уезжать из города не хотелось… Вот так все и вышло… просто…

— Тина Павловна… — начал я с отменной вежливостью.

— Прошу вас, очень прошу — зовите меня просто Тина. Иначе я чувствую себя старухой.

— Хорошо, Тина, у Геннадия Валерьяновича были враги?

— Сережа… можно я буду вас по имени? Сережа, скажу вам откровенно: он никогда и ни при каких обстоятельствах не посвящал меня в свои проблемы. Правда, я ими и не интересовалась. А последние год-два мы и виделись редко — заседания, совещания, когда он приезжал домой, я уже спала. Потом командировки… В общем — перестройка…

А вот это уже зря, Тина Павловна. Ну зачем же мне, извините, лапшу на уши вешать? Ведь лежит в моей папочке записка, которую мы нашли в бумагах покойника в его рабочем кабинете:

И почерк, Тина Павловна, между прочим, ваш. Мы ведь тоже не лыком шиты, не лаптем щи хлебаем. Кто такой В. А.? Ладно, с записочкой повременим. Будем «качать» дальше…

— Тина, если можно… — выразительно показал я глазами на бутылку «Камю».

— Конечно, конечно. И кофе?

— И кофе — не сопротивлялся я: урезать так урезать, как сказал японский самурай, делая себе харакири. Увидел бы эту картинку Палыч…

Коньяк на Тину Павловну подействовал обнадеживающе. Для меня. Она раскраснелась, стала раскованней, и во взгляде, в котором прежде проскальзывало беспокойство, а временами и холодная настороженность, появилось нечто, льстящее моему мужскому самолюбию.

— Тина, скажите, за день-два до смерти Геннадия Валерьяновича не случилось что-либо неординарное, из ряда вон выходящее? Ну, например, некое событие, возможно, неприятное известие…

Она ответила чересчур быстро:

— Нет, нет, что вы! Все было… как обычно…

Вот и не верь медикам, когда они говорят о вреде алкоголя. Тина Павловна на некоторое время совершенно потеряла над собой контроль, и выражение испуга, даже, я бы сказал, ужаса, появилось на ее внезапно побледневшем лице.

Что за всем этим кроется? А ведь дата на записке — день, предшествующий убийству… Кстати, нужно узнать, есть ли у Лукашова дача.

Это море и эта орава людей, с утра до вечера галдящая и что-то жующая, и озверевшее солнце, от которого нет спасу даже в тени, в конце концов сведут меня с ума. Я боюсь сорваться, из последних сил сдерживаю себя в мелких конфликтах, порой случающихся в бесконечных очередях за жратвой, иногда мне хочется выхватить наган и стрелять, стрелять в эти потные, самодовольные рожи отдыхающих, а последней пулей разнести вдребезги свою башку, наполненную не мозгами, а, как мне кажется, горячей, клокочущей грязью. Деньги… Их у меня много. Больше чем достаточно. Можно купить все, что душа пожелает. Но что у нас купишь? И зачем, кому? Одеваюсь я просто, мне особо «светиться» незачем, кутежи в ресторанах не по моей части, потому как спиртного в рот не беру, а женщины… Они у нас бесплатные. За исключением путан, но на этих крыс у меня душа не встанет, я ими брезгую.

К спиртному у меня отвращение сызмала. Пьяные гульбища моей матери, забулдыжного вида хмыри, от которых за версту перло сивухой и грязным бельем, напрочь отшибли желание хотя бы попробовать этого зелья. Видимо, из-за упрямого неприятия того шабаша, который годами не прекращался в нашей коммуналке, я и начал заниматься дзюдо. Учился на удивление хорошо, меня даже как мастера спорта приняли в институт физкультуры. Все могло быть совершенно иначе в моей жизни, не случись стычки с очередным «папашей», которому вздумалось поучить меня уму-разуму. Я его так отходил, что он месяц валялся в реанимации. Из института меня, конечно же, выперли…

Ее я заметил сразу. Ужинал я обычно в ресторане, был один из порядком надоевших мне угарных кабацких вечеров, она пришла с шикарной подругой в «фирме», лупоглазой и нахальной. Я как увидел ее, так и прикипел к ней взглядом, хотя «фирмовая» деваха тоже была вполне ничего.

Интересно, почему я люблю таких незаметных, серых мышек? Красота их неброская, по натуре они добры и чертовски наивны. Эта была к тому же еще и стеснительная до невероятия. Видно, чтобы уговорить ее пойти в ресторан, лупоглазой выдре пришлось немало потрудиться.

Их столик находился неподалеку, до меня даже изредка долетали обрывки разговоров. Говорила больше лупоглазая, а «мышка» только кивала растерянно и сжималась в комочек, когда подходил очередной кавалер приглашать на танец. Она отказывала всем подряд, не поднимая глаз, что вызвало прямо-таки водопад гнева ее шустрой подруги, возле которой крутились два грузина.

— Дурочка… шикарные ребята… Чего тебе еще нужно? — зло бубнила лупоглазая в перерывах между танцами. — Так и останешься старой девой… Корчишь из себя недотрогу…

«Мышка» кивала, соглашаясь и едва сдерживая слезы, но проходила минута-другая, и очередной фрайер топая от нее несолоно хлебавши.

Конечно, подойти к ней я не решился, знал что откажет. Вышел из ресторана раньше, чем они. Рассудил так: поначалу узнаю, где она живет, а потом… Впрочем, что будет «потом», мне представлялось весьма смутно. Вскоре появились и они в компании — трех грузин. Лупоглазую обнимали сразу двое, а третий что-то квохтал, бегая вокруг «мышки», видимо, уговаривал. Но она упрямо мотала головой и не спешила к автостоянке, где горделиво сверкала лаком машина «тружеников Востока», японская «тоета».

— Ну чего ты? — цыкнула на нее лупоглазая. — Едем. И точка. Решено.

— Извини, но я остаюсь, — впервые услышал я ее голос, он был тих, но ясен и мелодичен, как звон хрусталя.

— Э-э, нэт, зачэм так гаварищ? Подруга зовет-нэ хочэш, да? На руках понэсу… — ухажер «мышки» сгреб ее в охапку.

Но она неожиданно резким и сильным движением для довольно хрупкого тела освободилась из объятий и попыталась уйти. Тогда на помощь ее ухажеру пришел его товарищ, и вдвоем они потащили «мышку» к машине.

— Я буду кричать. Отпустите меня. Сейчас же отпустите! — взмолилась она.

— Молчи, дурочка! — прикрикнула на нее лупоглазая. — Иначе сейчас получишь от меня по башке.

Я подошел к компании, когда «мышка» начала плакать.

— Отпустите девчонку, генацвале, — как мог спокойнее обратился я к главному, здоровенному горбоносому бугаю. — Хватит вам и одной.

Он молча, даже не глядя в мою сторону, оттолкнул меня и открыл дверцу машины.

— Садитесь, — сказал он компании. — И поехали…

Судя по всему, это были «кидалы», наши доморощенные гангстеры автомобильных рынков, и в другое время, при иных обстоятельствах я бы не рискнул с ними связываться. Но неделями копившаяся злость затуманила мне мозги. Я решительно шагнул вперед и оттер от них девчонку, которая тут же спряталась за мою спину.

— Вы поедете, она останется, — твердо сказал я, едва ворочая непослушным от ярости языком.

Я видел, как главный лениво повел бровью, и один из них, высокий, худощавый, с родинкой под глазом, молниеносно выбросил вперед кулак, целясь мне в челюсть.

И попал в пустоту. Но удивиться этому не успел: мой ответный удар опрокинул его на землю, где он и затих.

Все на какое-то мгновение остолбенели. Первым пришел в себя горбоносый бугай: