— Проходи, гостем будешь…

Герасим Андреич сел на подвинутый Адуевым березовый кругляш.

— В промысел, поди, сбираешься? — спросил председатель.

Заговорить сразу о капкане он не решался. Но Селифон не ответил на его вопрос и спросил сам:

— Слышал: медведь зорит. За капканом пришел?

— Не потаюсь, Селифон Абакумыч, есть грех… — Прямой вопрос Селифона смутил Петухова.

— Капкана не жалко, — Селифон посмотрел на дверь: он чувствовал, что Евфросинья подслушивает. — Не жалко ловушки, пойдем!

В амбаре Селифон долго смотрел по полутемным углам. Потом распахнул обе половинки дверей и только тогда убедился, что капкан украден.

— Тишка! Конечно, Тишка!.. — догадался Селифон.

— Пойдем к нему! — предложил Герасим Андреич.

Дорогою говорили о Курносенке, потом разговор перешел на пушной промысел. Селифон не заметил, как подошли к избушке Тишки.

Спрашивал Даниловну Герасим Андреич.

— На свету еще, родные вы мужички мои, ушел Тишенька в тайгу. А чтоб о капкане — и видом не видывала и слыхом не слыхивала, не дожить мне до вечера…

Домой тоже шли вместе. Как-то непривычно было Селифону идти вместе с председателем колхоза, в котором он сам еще недавно имел друзей.

— Заглянул бы когда в правление к нам, Селифон Абакумыч… — с тайным умыслом сказал Петухов на прощанье и пытливо уставился в лицо Адуеву. Но Селифон лишь вздрогнул, как от ожога, и ничего не ответил Герасиму.

На пасеке Тихон забрался в чащу и лег, решив выспаться к ночи. С горы ему хорошо было видно омшаник. Он смотрел на расширенный им подвал со свежей еще землей на крыше, слушал шумы Крутишки, и ему начинало казаться, что и вовсе ничего не произошло с ним.

Проснулся от дождя.

Чем ближе подвигался вечер, тем неспокойнее становилось на душе.

«Надо идти и оглядеться, а то в темноте-то…»

Пошел, задумавшись, ступая мягко по сникшей желтой траве. Взглянув на противоположный берег речки, в то место, откуда, по его предположению, должен был выходить зверь, оцепенел: на поляне стоял огромный черный медведь, вытянув морду в его сторону.

Тишка негнущимися пальцами пытался взвести курок ружья. Винтовка ходила в руках.

«Увидал! Уйдет!»

Он робко поднял голову и покосил глазами на поляну, но никакого медведя там уже не было. Вглядевшись, понял, что принял за зверя обуглившуюся буреломину с коротко обломанными сучками.

Тишка засмеялся: оказалось, что винтовка его не была даже заряжена! Насыпая порох в мерку, он заметил, как тряслись у него руки.

«С чего бы это?»

Курносенок знал, что ночью зверь покажется еще страшнее.

«Сказывают, что и у самого смелого мужика иной раз от страха на коже пот замерзает…»

Тишка вспомнил рассказ одного старика пасечника об убитом им медведе: пасечник насторожил на тропе заряженное ружье, и пуля пробила зверя насквозь.

«А я чем хуже? По крайней мере наверняка!»

Курносенок побежал к речке.

«Тут! И крепь, и речка подходит вплоть, и за шумом воды поступи звериной не слышно, и ульи — рукой подать. Чистиной он не пойдет, обязательно тут!..»

Внимательно изучая подступы, Тишка даже рассмотрел несколько сломанных веточек на пути зверя:

«Медведь поломал, кому больше…»

В сумке с припасом нашел все нужное для насторожки. Винтовку укрепил, подставив под нее сошки. Высоту определил в полчеловечьего роста.

«Как раз по печенкам!»

За гашетку взведенного курка привязал шнурок, обвел им ближайшие пихтинки, протянул через пролаз в кустарнике и снова закрепил на спуске. Проверив действие самострела, надел на втулку блестящий капсюль.

«Стереги, родная, стой просто — попадай во сто…»

Наблюдательный пункт Курносенок устроил на разодранной молнией пихте. В расщеп дерева упала подгнившая береза, и Тишка уселся на нее верхом.

Герасим Андреич приехал на пасеку к ночи. Спутал коня и пошел к речке. С дерева Курносенку хорошо было видно Петухова, останавливавшегося перед каждым ульем. Охотник боялся только одного — не напоролся бы Герасим Андреич на насторожку. Выдать себя он ни за что бы не решился. Медведя должен убить он, чтоб смыть позор.

У воды, не далее как в пяти шагах от шнура, Герасим Андреич остановился и припал к земле. Казалось, он принюхивается к камням.

«Лапы тебе мой зверь не оставит… Не на того напал…»

Умного зверя перехитрит только он, Тихон Маркелыч Курносов…

Петухов задумчиво стоял у реки.

— Назад!.. Иди назад! — напряженно шептал Тишка.

Герасим Андреич поднял голову и пытливо окинул горы. Тишка затаил дыхание.

Петухов простоял, как показалось Тишке, очень долго. Солнце, видимо, уже закатилось. Ульи на поляне начинали сливаться в сплошные длинные ряды, а Герасим Андреич все еще стоял, слушал и о чем-то думал.

Тихон успокоился и теперь уже с любопытством наблюдал движения человека, уверенного, что он один.

«Рявкнуть бы по-медвежьи, вот бы схватился…» — мелькнула озорная мысль.

Петухов сделал шаг к кустарнику, и Тишка с трудом удержался на дереве.

— Ой, назад! Ой, назад! — беззвучно шептал он.

Петухов наконец повернулся и медленно пошел к пасечной избушке.

Ночь полнилась таинственными шорохами. Тишка утратил спокойствие. Он напряженно всматривался в темноту.

По беззвучному полету сов, чуть слышному цокоту копытец на россыпях Курносенок угадывал таинственную жизнь тайги. На ближнем хребте дважды осатанело страстно взревел архар. Вскоре там же громыхнул выстрел.

«Козла кто-нибудь по боку ошарашил. Не бегай по ночам, бородатый блудник…»

Тихон вдыхал смолистое тепло леса. От земли пахло тлением. Зверя приходилось ждать. Отовсюду слышалось похрустывание валежника под тяжелой пятой зверя, хотя Курносенок знал, что поступь крадущегося медведя бесшумна.

Зверь пришел на рассвете, когда и речку и лес опеленал туман. Но незадолго до тумана Тихон услышал треск от сломавшегося под звериной ногой сучка.

Один раз даже показалось, что в глубине леса, совсем в другой стороне от места, где Герасим Андреич оставил коня, раздался лошадиный всхрап. Но как ни напрягал Тишка слух, услышать ничего больше не удалось.

Присутствие зверя где-то совсем рядом Тихон ощущал всем своим существом. Теперь он уже явственно слышал его шаги. Казалось, что он даже чувствует колебание тумана от движения медведя. Тихон мучительно ждал выстрела. И все-таки выстрел застал его врасплох. Душераздирающий вскрик, раздавшийся одновременно с выстрелом, шум и треск кустарника испугали Тишку. Он спрыгнул на землю, упал и вывихнул левую ногу. В волнении не почувствовал боли. Ему послышался голос смертельно испуганного человека. Курносенка охватил ужас. Он бросился к ружью, снова упал, наткнувшись на колодину, и уже не мог подняться. Царапая в кровь руки, пополз. По дороге обронил шапку…

Винтовка валялась на земле. Тихон был уверен, что произошло непоправимое…

— Герасим Андреич пошел в обход и напоролся… напоролся… — твердил Курносенок.

Но в кустарнике никого не было. Тихон перекрестился. Потом стал громко кричать.

…Выстрела Герасим Андреич не слышал. Перед утром, когда уже надвигался туман, Петухов воткнул посреди ульев кол, накрыл его зипуном, перевязал опояской, сверху нахлобучил шапку и пошел спать.

«Поопасится… От зипуна-то дух человечий…»

Заснул Герасим тотчас же. Ему снились стрельба и крики на пасеке. Проснувшись, услышал, что кто-то звал его. Петухов выскочил из омшаника и побежал на зов.

Туман отодрался от земли, колыхаясь над ульями, как полог. Густая пелена доходила Герасиму Андреичу до плеч, и он пригнулся под нее, как под крышу. Деревья казались подстриженными. Чучело стояло, обезглавленное туманом. Крики доносились из-за речки. На берегу Петухов наткнулся на опорожненный улей, холщовую торбу с большим берестяным туесом в ней, и ему все стало ясно.

«С руками зверь-то, с руками…»

Герасим схватил булыжник.