Аарона Доу сопровождали два дюжих детектива, но эта предосторожность казалась излишней. Бывший заключенный был маленьким тщедушным стариком с узкими плечами — любой из охранников мог одной рукой переломить его надвое. Я представляла внешность этого жалкого существа по описанию начальника тюрьмы Магнуса, но даже оно не могло воплотить полную картину его убожества.

Худое, пепельное, сморщенное лицо Доу было начисто лишено интеллекта и искажено таким ужасом и отчаянием, которые могли бы тронуть сердце любого, за исключением Кеньона с его тупой жестокостью и Хьюма с его гипертрофированным чувством долга. Было совершенно ясно, что это смертельно напуганное подобие человека невиновно в убийстве. Но именно невиновность заставляла его выглядеть виновным, а эти люди были слепы к столь естественной реакции человеческой натуры. Убийца сенатора Джоэла Фосетта был хладнокровным субъектом и, вероятно, хорошим актером — эти выводы вытекали из имеющихся фактов.

— Садитесь, Доу, — без особой враждебности сказал Хьюм.

Арестованный повиновался — в его единственном голубом глазу светились надежда и страх. Постоянно опущенное правое веко и безвольно повисшая правая рука не придавали его облику зловещего оттенка, а, напротив, подчеркивали беспомощность. Несмываемое клеймо тюремных стен ощущалось в по-обезьяньи нервном подергивании головы, восковом цвете лица, шаркающей походке…

— Да, сэр. Да, мистер Хьюм, — быстро отозвался Доу с покорностью преданного пса.

Даже манера говорить сквозь уголки маленького кривого рта выдавала заключенного. Вздрогнув, я заметила, как он внезапно устремил единственный глаз на меня, словно взвешивая возможность помощи от моего присутствия.

Отец поднялся, и глаз с надеждой и мольбой переключился на него.

— Доу, — продолжал Хьюм, — этот джентльмен хочет вам помочь. Он прибыл сюда из Нью-Йорка только для того, чтобы поговорить с вами.

Эта ложь показалась мне абсолютно неоправданной.

В глазу Аарона Доу неожиданно мелькнуло подозрение.

— Да, сэр, — отозвался он, съежившись. — Но я ничего не делал. Я говорил вам, мистер Хьюм, что не убивал… его.

Отец подал знак окружному прокурору — тот кивнул и сел. Я с интересом наблюдала за происходящим. Ведь я еще никогда не видела отца в действии — его стиль полицейского являлся для меня всего лишь легендой. Очень скоро я поняла, что мой отец обладает исключительным талантом. Способ завоевать доверие Аарона Доу представил мне его с новой стороны. Несмотря на кажущуюся неотесанность, он был очень проницательным психологом.

— Посмотрите на меня, Доу, — заговорил отец беспечным тоном, в котором ощущался лишь легкий намек на властность.

Бедняга повиновался. Какое-то время они молча созерцали друг друга.

— Вы знаете, кто я?

Доу облизнул губы.

— Н-нет. Нет, сэр.

— Я инспектор Тамм из нью-йоркского управления полиции.

— О! — Бывший заключенный казался встревоженным — его маленькая голова с редкими седыми волосами подергивалась из стороны в сторону, не встречаясь с нами взглядом.

— Значит, вы слышали обо мне? — осведомился отец.

— Ну… — Доу разрывался между инстинктом молчать и желанием говорить. — В тюрьме я встречал парня, который мотал срок за воровство. Он говорил, что вы спасли его от электрического стула.

— В Алгонкине?

— Да, сэр.

— Должно быть, это Сэм Леви из банды с Хьюстон-стрит, — улыбнулся отец. — Сэмми неплохой парень, но связался с шайкой убийц, которые его подставили. Теперь слушайте внимательно, Доу. Сэм рассказывал вам что-нибудь обо мне?

Доу беспокойно ерзал на стуле.

— Для чего вам это знать?

— Просто интересно. Вряд ли Сэм стал бы плохо обо мне отзываться после того, что я для него сделал.

— Нет, — признал Доу. — Он говорил, что вы честный легавый.

— Вот как? Так вы знаете, что я не стал бы возводить напраслину на человека и обрабатывать арестованного дубинкой?

— Да, инспектор.

— Отлично! Тогда мы поймем друг друга. — Отец сел и закинул ногу на ногу. — Мистер Хьюм думает, что вы прикончили сенатора Фосетта, Доу. Буду говорить прямо — вы попали в скверную ситуацию.

Глаз Доу снова наполнился страхом — он устремил его на Хьюма, который покраснел и бросил на отца сердитый взгляд.

— Но я сомневаюсь, что вы убили Фосетта. И моя дочь тоже — вот эта симпатичная молодая леди. Она считает вас невиновным.

— Угу, — пробормотал Доу, уставясь в пол.

— А вы знаете, почему мне так кажется?

Лицо арестованного осветилось надеждой и любопытством.

— Нет, сэр, не знаю. Я только знаю, что не убивал его. А почему вы так думаете?

— Я вам объясню. — Отец опустил массивный кулак на костлявое колено старика, и я увидела, как оно дернулось. — Потому что я знаю людей и знаю убийц. Вы действительно двенадцать лет назад случайно прикончили пьяного, но вы не убийца.

— Это правда, инспектор!

— Ведь вы не стали бы пользоваться ножом даже в драке?

— Конечно нет! — На тощей шее Доу напряглись синеватые вены.

— В том-то и дело. Вы говорите, что не убивали сенатора Фосетта, и я вам верю. Но кто-то убил его. Кто же?

Мускулистая левая рука Доу сжалась в кулак.

— Честное слово, не знаю, инспектор. Меня подставили.

— Это верно. Но ведь вы знали Фосетта?

Доу вскочил со стула:

— Конечно, я знал эту грязную свинью!.. — Вероятно, поняв, что его вынудили сделать опасное для себя признание, он умолк и уставился на отца с такой ненавистью, что мне стало стыдно за фамилию Тамм.

Отец умудрился выглядеть обиженным.

— Вы не так меня поняли, Доу, — проворчал он. — Вы думаете, что я хитростью заставил вас признаться. Это не так. Вам незачем было признаваться в этом. У окружного прокурора имеется ваше письмо, которое нашли на столе Фосетта. Понятно?

Старый заключенный что-то пробормотал. Я внимательно изучала его лицо. Это выражение страха, подозрения и надежды преследовало меня много дней. Я посмотрела на Джона Хьюма — он не казался впечатленным. Впоследствии я узнала, что во время первого допроса полицией и окружным прокурором Аарон Доу упорно отказывался что-либо признавать, даже когда ему показали письмо. Этот факт заставил меня еще выше оценить инстинктивную хитрость отца.

— Понятно, инспектор, — сказал наконец Доу.

— Вот и прекрасно, — спокойно отозвался отец. — Мы не сумеем помочь вам, Доу, если вы не расскажете все откровенно. Как давно вы знали сенатора Фосетта?

Бедняга снова облизнул губы.

— Я… Очень давно.

— А поточнее?

Доу молчал, и отец изменил подход, быстро сообразив, что о некоторых вещах старика не заставишь говорить.

— Но вы поддерживали с ним связь из Алгонкина?

— Ну… да, сэр.

— Вы прислали ему отпиленный кусок сундучка и письмо в ящике с игрушками?

— Ну… да.

— Что вы подразумевали под этим сундучком?

Думаю, мы все сразу поняли, что даже при самых благоприятных условиях было бесполезно ожидать услышать от Доу всю правду. Упоминание о фрагменте игрушечного сундучка, казалось, внушило ему оптимистическую мысль, так как на его лице мелькнула улыбка, а в циклоповском[30] глазу блеснула хитрость. Отец тоже это заметил и постарался скрыть разочарование.

— Это было… ну, вроде знака, — осторожно сказал Доу. — Чтобы он вспомнил меня.

— Понятно. В вашем письме говорилось, что вы собираетесь позвонить сенатору в тот день, когда выйдете из тюрьмы. Вы это сделали?

— Да.

— Вы разговаривали с самим Фосеттом?

— Да, с самим.

— И договорились с ним о встрече вчера вечером?

В голубом глазу снова появилось сомнение.

— Ну… да.

— На какое время?

— На одиннадцать.

— Вы явились в условленное время?

— Нет, инспектор! Я провел в каталажке двенадцать лет. Это долгий срок — совсем не то, что схлопотать туза. Поэтому я хотел промочить горло — я столько времени не пил ничего, кроме картофельной воды, что забыл вкус настоящей выпивки.