— Н…не поставлю, дражайший Викентий Иванович, не потому, что вы па-ап…принадлежность некой мифической категории, а п…потому, что вы гуманная личность, сими…патичнейший инд…дивидуум, несмотря на то, что вы чиновник министерства, возглавляемого г…г. гениальным автором монопольки…

— Значит, общество для вас вообще союз индивидуумов и логически вы не должны признавать ни дворянства, ни купечества! — воскликнул Горелов.

— А г…гильдии?! А к…купеческая управа?! А к…купеческий клуб? А п…предводитель дворянства?! — настаивал Коростелев.

— Но чиновники не имеют ни гильдий, ни предводителей! — спорил Горелов.

Коростелев по-мальчишески присвистнул.

— В…вот так да-а! — азартно воскликнул он. — У них же в руках империя! А их п…предводитель… — журналист чуть замялся. — Я полагаю, что их предводитель Побед…доносцев, — сказал он, — а то, может, Витте.

Звон колокольчиков и бубенцов вместе с ретивым отпрукиванием ямщиков донесся с улицы сквозь двойные рамы окон.

— Молодежь приехала! — догадался Фотин.

С улицы послышались шумные восклицания, смех, и вслед за тем задребезжал громкий и долгий звонок из прихожей.

— Витька трезвонит! — усмехнулся Рощин, узнав по звонку сына.

На крыльце уже слышался топот ног, и под радостный лай коростелевского пуделя в дом ввалилась гурьба молодежи с громким хохотом, восклицаниями и с такими охапками свежего морозного воздуха, что и в гостиной сразу стало прохладней, живее и радостней.

— Эх, вы-ы! Что же вы не с нами, Володя?! И Аночка тоже!.. Ух, весело было! — воскликнул необычайно румяный и полнощекий Витя, в «ямщицком», отороченном серым барашком полушубке и заиндевелом башлыке, кинувшись к своему учителю и позабыв поздороваться с прочими.

— Виктор! Ви-иктор!!! — покачав головой, укоризненно протянул адвокат.

— Ах, да… Здравствуйте все! — наивно спохватился двенадцатилетний Витя. Он шаркнул валенком по паркету, оставляя сырой след, но тут же сообразил, что часть гостей осталась у него за спиной, и, круто повернувшись, он ещё раз отчеканил: — Здравствуйте все!

Все рассмеялись.

— Экономно и просто! — махнув рукой, снисходительно усмехнулся отец. — Хорошо, что мать не видала. Иди раздевайся живей.

Возбужденная морозом, катаньем и праздником, молодежь шумно заполнила комнату. Говорили все сразу, делясь впечатлениями от поездки, вспоминая какие-то случаи, повторяя чьи-то шутки и разражаясь дружным веселым смехом…

Брат Рощина, студент-юрист Федя, с особенной радостью обратился к Баграмову.

— Вот кого мы не ждали, доктор! Как я вам рад, как я рад! — говорил Федя. — Надолго вы к нам?

— Я бы и не заехал. Нужно было домой. А вот случился занос на дороге…

— Иван Петрович! — воскликнул Вася Фотин, тоже студент, технолог, подойдя к Баграмову. — Новости, доктор, какие! — сказал он вполголоса. — Обстановка, конечно, не та! Рассказал бы я вам кое-что про Питер…

— Найдем минутку, — так же негромко ответил Баграмов.

— Доктор, а где же Юля? Неужели вы без неё? — спросила Баграмова Фрида Кохман, курсистка Петербургского медицинского института.

Дочь знаменитого в городе портного, Фрида попала учиться в Петербург по протекции самого вице-губернатора, на которого старый Кохман шил уже несколько лет. Отец умолял ее помнить, что ей, еврейке, содействовал, такой «большой господин», а потому ей необходимо держаться «прилично», не попадая в студенческие истории. Но Фрида, учась теперь на втором курсе, уже два раза попала на замечание и едва удержалась в своем институте. В прошлое лето Фрида отбывала у Баграмова в земской больнице практику, сдружилась с Юлей Баграмовой и теперь была рада встретить Ивана Петровича.

У доктора разбежались глаза от такого множества окружавших его юных лиц.

— Вот так бал молодежи! — гудел Баграмов. — Да сколько же вас понаехало?! Разогнали вас, что ли, друзья, из университетов и с курсов?

— Пока ещё нет, но надеемся, доктор, что скоро, скоро разгонят всех, — сказал Вася.

Молодежь съехалась на каникулы: Федя и Аночка — из Москвы, Фрида и Вася — из Питера, медик Алеша Родзевич — из Казанского университета… Со всей этой «зеленью» доктор был хорошо знаком, пока они были еще гимназистами, и теперь за их свободными манерами, в звуках их окрепших голосов он узнавал их словно бы в новом качестве.

Молодые люди со своей стороны тоже как-то тянулись к Баграмову. Все они понимали, что Виктор Сергеевич Рощин — социал-демократ, как и доктор Баграмов. Но Виктор Сергеевич снисходил к ним, советовал почитать что-нибудь из теории. Доктор же держался товарищем, интересно рассказывая о подпольной работе, говорил о необходимости перейти наконец к настоящей боевой, революционной рабочей партии. Может быть, доктор был помоложе Виктора Сергеевича годами, может быть, у него был более открытый характер, но вся молодежь его чувствовала ближе, чем Рощина, и ближе, чем Лихарева, которого очень все уважали, но стеснялись из-за его почтенного возраста.

Рощин распахнул двери своего кабинета, приглашая желающих в его деловой и несколько строгий уют. И кабинет, как и гостиная, тоже мгновенно сделался тесным от шума и толчеи.

Оказалось, что с молодежью приехал, подхваченный по пути всею студенческой компанией, присяжный поверенный Александр Николаевич Родзевич, старейший из адвокатов города. Высокий, красивый, благообразный, с огромной шевелюрой седых волос и большой бородой, похожий одновременно на Маркса и на Бакунина, он был особенно хорош сейчас, посвежевший от морозного ветра и возбужденный поездкою с молодежью.

Не было ещё десяти часов вечера. До встречи Нового года оставалось довольно много времени, и предусмотрительная хозяйка тотчас же позвала всех приехавших с катания в комнату Вити и его семилетней сестренки, которая в этот вечер была уложена в спальне родителей. В детской же, куда пригласили молодежь, был накрыт стол для лёгкой закуски.

— Володя! А где же Володя?! — спохватился Федя Рощин, который хотя и был братом хозяину, все же по возрасту и по духу принадлежал к поколению «детей», и Володя был его младшим товарищем по гимназии.

— Твой Володя, конечно, со стариками занялся какой-нибудь философией, — насмешливо сказал Алеша Родзевич, у которого были свои причины для иронического отношения к Шевцову.

— А вот и Володя! Я его к нам притащил! И Аночку тоже! — торжествующе крикнул с порога Витя.

Он действительно «тащил» за собой одной рукой маленькую Аночку, а другой — высокого Володю Шевцова.

— Эх ты, Володька! Расстроил компанию, сам не приехал и Аночку тоже… — начал с упреком Федя. — Так здорово было…

— Мне нужно было успеть в одно место по делу. Что же касается Аночки — уж извините! Тут я ни при чем, В домашние обстоятельства Аночки я не вникал, — раздраженно огрызнулся Володя, отвечая Феде, но при этом взглянув на курчавого, краснощекого блондина Алешу Родзевича.

Давно заметив склонность Алеши к Аночке, чтобы «не стоять на пути» у него, Володя, как казалось ему самому, добросовестным образом избегал встреч с приятной ему Аночкой. Но почему-то в этот день вышло так, что после обеда Володя и Аночка встретились в библиотеке, и так уж само получилось, что целый час они разговаривали на улице, несмотря на подлинно новогодний мороз. Они встречались так и прежде и, разумеется, не сговаривались это скрывать, но опять-таки почему-то так выходило само собою, что о подобных встречах оба всегда молчали…

На месте хозяйки оказалась удивительно похожая на свою мать сестра Васи Фотина — Сима. Она была еще гимназисткой, как и Сережа, младший брат Алеши Родзевича, но оба они прижились в компании юных студентов и приняты были на равных началах.

— Витя, тебе с ветчиной? — спросила кругленькая Сима.

— Мне с сыром: я никого не ем! — выкрикнул Витя, которого после скарлатины и каких-то долгих осложнений мать растила вегетарианцем.

— Толстовство опасно распространяется в самом молодом поколении, — с шутливой серьезностью сказала красивая черноглазая Фрида.