Элинор вздохнула — тихий звук в звенящей тишине. И вдруг заметила, что длинная рука Энтони обнимает ее за плечи. Когда же это случилось?

Но это было так приятно. Он был теплым и спокойным.

— Может быть, — сказал он с тихим смехом, — нам для примера и не понадобится наблюдать за местной молодежью.

Его длинные пальцы обхватили ее шею нежно и мягко.

«Господи, — подумала она, — прошли годы с тех пор, когда такие вещи происходили со мной. С тех пор, когда меня обнимал мужчина, или хотел обнять. Я заперта. В ящике, который сделан моими собственными руками. Хочу ли я этого? Стоит ли мне делать шаг навстречу?»

Но Элинор не ответила на свой вопрос. Не успела. Те же самые длинные пальцы взяли ее за подбородок, и их лица сблизились. Он коснулся губами ее губ — сперва осторожно, а затем с требовательной силой. Его рука скользнула вниз, удивительно легко расстегивая платье и обнажая плечи, лаская теплую мягкую грудь, дразняще касаясь похожих на бутоны сосков, заставляя их делаться твердыми.

— Где же вы были? — спросил он, горячо шепча ей на ухо. — Где ты была? Почему я видел только Джулию? Господи, Элинор Райт, ты так похожа на Мадонну Боттичелли.

Ее тело отзывалось на забытые ласки: грудь тяжело вздымалась, а сердце билось с головокружительным глухим стуком. Но она не могла себе поверить. Это не могло быть правдой. Не сейчас.

Он заметил, что Элинор отстраняется; сначала Энтони, точнее, его неистовое тело проклинало, но затем он с покорностью смирился с ситуацией, хоть и не без скрытого самодовольства. Он понял: женщина в Элинор не умерла… Все в порядке. Теперь назад. Продолжение следует.

— Простите, — сказал он осторожно ей на ухо, убирая руку с соблазнительной бархатной груди, поднимая платье на ее плечи. — Время мною выбрано неудачно. Прошу прощения. Но вы оказались такой привлекательной.

Подтолкнув ее вперед, он застегнул платье и слегка сжал ее плечо. Его голос едва долетал до нее:

— Вам лучше поехать домой, я отвезу вас, Цирцея[14]. Но позже мы продолжим, в более подходящих условиях. Хорошо?

И он тронул машину с места, развернулся и выехал на дорогу, ведущую прочь от озера.

Хорошо? Действительно? Она не знала. Она ничего не знала.

— Я… я… — едва слышно сказала она. Затем, глубоко вздохнув, она, наконец, обрела связность речи. — Да, хорошо. И, кроме этого, я, я… не знаю, что еще сказать.

— Ничего. — Протянув руку, Энтони коснулся ее пальцев. — Абсолютно ничего. Но запомните, это повторится вновь, и я обещаю, что обстановка будет более соответствующей случаю. — И его рука снова легла на рулевое колесо.

До города было всего десять минут езды, но Элинор они показались вечностью. Остановив «порше» в тени, которую отбрасывали викторианские башенки под луной, он рассмеялся.

— Не убегайте, — сказал он. — Вам это ни к чему. Постарайтесь уснуть, Цирцея. Мне проводить вас до дому?

— Нет, спасибо, я прекрасно доберусь сама.

— Завтра в котором часу?

— Похороны? В десять.

— Хорошо. В девять тридцать я у вашего дома. Договорились?

— Да.

Он отпустил ее, на прощание похлопав по ледяной руке, и добавил:

— Спокойной ночи, и помните, вам необходимо поспать.

Взмахнув рукой, он уехал прочь.

Благодарная за такое осторожное прощание, не зная, кто может наблюдать за ними сквозь задернутые шторы, Элинор быстрым шагом подошла к своей собственной старенькой машине, скользнула на влажное сиденье и, запустив мотор, отправилась домой.

Но по-прежнему ли он ее дом? Хотела ли Элинор, чтобы высокий, величественный старый дом Джулии был теперь и ее пристанищем? Что ж, Мэтт скажет ей завтра, кому принадлежит дом. А что касается данного момента, то Энтони Мондейн прав: ей лучше заснуть.

Она поднялась на маленькое крыльцо, вошла в кухню и не стала зажигать свет. Она и так знала дорогу. Облака, блуждавшие по небу, то скрывали, то открывали луну, которая серебряными вспышками озаряла холл. В тишине дома каблуки ее туфель издавали гулкое цоканье, которое диссонировало с тиканьем часов. Внезапно она поняла, что не в состоянии слышать этот беспорядочный шум и, нагнувшись, сняла туфли, а затем поднялась по полутемной лестнице, держа обувь, пальто и сумку в одной руке.

Ее комната находилась первой справа. Она свернула туда, оставив дверь открытой. Кому какое дело? Большая кровать с прошлой ночи оставалась нетронутой. Или с ночи, предшествующей прошлой. Она не помнила.

Она двигалась на ощупь, бросая одежду как попало, сражаясь с бесформенной массой фланелевой ночной рубашки, и наконец скользнула под одеяла, прижав холодное лицо к прохладной подушке.

Все ее тело было так напряжено, что, казалось, оно готово рассыпаться на кусочки. Она постаралась расслабиться, но это не удалось. Поднявшись, она спустилась в холл, взяла остатки снотворного, вернулась назад и заставила себя закрыть глаза.

Спустя сорок пять минут мучительных самообвинений наркотик подействовал. Она уснула, несколько раз болезненно вздохнув, но никто не слышал этого, кроме проворных мышек в чулане, и проспала до шести. Наступил день похорон.

Конец? Начало? Она не знала. Она знала лишь одно: ей было страшно.

Существует такая степень оцепенения, пережив которую, человеческое тело перестает воспринимать какие угодно катастрофы.

«Я, — подумала Элинор устало, — нахожусь как раз в таком состоянии. Я думала, что пережила это вчера, но это не так. Это предстоит мне сегодня. Мэтт Логан и Тони Мондейн смотрят на меня. И оба по-своему мне сопереживают: Мэтт потому, что он не представлял себе, что Джулия так небрежно относилась к бизнесу; а Тони потому, что прошлой ночью, когда он чуть не соблазнил меня, он, вероятно, думал, что собирается заниматься любовью с новым и единственным владельцем “Антиквариата Бонфорд”. Что ж, это не так».

Полуденное солнце сияло через окно кабинета Мэтта. Снаружи клены шуршали своими последними листьями, окрашенными красным и золотым. Воздух звенел хрусталем и наполнялся запахом сжигаемой листвы. А могила Джулии на маленьком кладбище уже была покрыта венками, из которых ветер вырывал лепестки.

«Нужно еще убрать увядшую герань на могиле Бобби и заменить ее на вечнозеленые растения, — отвлеченно от происходящего пронеслось в голове Элинор. Такие мысли помогали уйти от реальности, но, похоже, обстоятельства брали ее в плен. — Жизнь вновь вернула меня на прежнее место».

— Элинор…

Кто-то позвал ее. Значит, она все еще была в состоянии узнавать хоть что-нибудь в реальном мире. Рука Энтони потянулась к ней, коснулась ее пальцев. Но заговорил с ней Мэтт.

— Мне жаль. Мне чертовски жаль. Я не представлял себе ничего подобного, пока не взял в руки досье. Черт возьми эту Джулию! Черт ее возьми за то, что она была такой самоуверенной и считала, что стоит чего-то захотеть, и все предыдущие решения автоматически отходят на второй план, и желание становится явью. Джулия никогда не хотела, чтобы так получилось. Она намеревалась оставить магазин вам. Но мы ни черта не можем сделать, пока не приедет племянник, — сказал он.

Племянник. Элинор не подозревала о его существовании, пока три дня назад не услышала о нем в случайной беседе. И тем не менее, несмотря на то, что разрыв произошел Добрых двадцать лет назад, и отношения Джулии с родственниками изменились — владельцем магазина был он. Целиком и полностью.

Загадка, незнакомец, человек, придумавший фальшивый предлог, чтобы не приехать на похороны единственной тетки. Что ж, теперь приедет.

Энтони, который даже на похоронах Джулии заставлял обратить на себя внимание из-за глубокого загара и безупречно сидящего на нем серого костюма, крепко сжал ее пальцы и сказал:

— Оставим это до поры-до времени. Мы что-нибудь придумаем. Племянник может оказаться очень даже разумным парнем. Я имею в виду, что может понимать в антиквариате фермер-свиновод?