Даже при намеке на шутку начальства подчиненные обычно улыбаются, но на этот раз их лица остались серьезными и сосредоточенными. Сосновский тоже не ответил на реплику комиссара, хотя слова начальника касались непосредственно его.

— Садитесь ближе, вот сюда, — указал ему комиссар на стул, стоявший возле стола. — А вы, товарищ Сыняк, можете идти.

На лице старшего лейтенанта снова появилось недоумение — он не имел права отойти от осужденного ни на шаг. Тем не менее, подчиняясь приказу, козырнул и вышел за дверь.

Комиссар взял сигарету и пододвинул раскрытую пачку Сосновскому. Художник отказался. Подполковник Чамов щелкнул зажигалкой и дал комиссару прикурить.

— Как вас зовут? — спросил комиссар Сосновского.

— Юрий Николаевич.

— Администрация тюрьмы кое-что докладывала мне о вас. Хотите поговорить со мною? Вам известно, кто я?

— Нет.

— Начальник областного управления, комиссар милиции, — торопливо подсказал Чамов.

— У меня, Юрий Николаевич, есть желание поговорить с вами.

— Желание? Пожалуйста, — негромко проговорил Сосновский. — Хотя о чем уж теперь говорить…

— Да. Положение у вас нелегкое. Скажите, почему вы раньше отказывались просить помилования, а теперь потребовали бумагу? Впрочем, расскажите, пожалуйста, все по порядку.

— Я не виновен, — сказал Сосновский. — Понимаете — не виновен! Но все обернулось против меня. И я ничего не могу доказать. Я бессилен. Я опутан цепями невероятных событий, и эти цепи уже задушили меня. Я не живу, даже не существую. Я уже не человек…

Постепенно между художником и комиссаром завязался разговор. И хотя это был разговор двух очень неравных по положению людей, но Сосновский в конце концов разговорился. Его не только не одергивали, но внимательно и уважительно слушали, не забрасывали вопросами, не мешали ему высказать то, что он хотел. И он рассказал о своей жизни, о любви к Нине Петровой и о том, как в камере предварительного заключения однорукий рецидивист подсказал ему выход.

Только в половине четвертого закончил Сосновский свою горестную исповедь. На глубоко запавших глазах художника блестели слезы.

Когда Сосновского уводили, комиссар приказал начальнику тюрьмы:

— Наручники не надевать. И еще, товарищ Чамов, распорядитесь, чтобы в камеру осужденного принесли горячий обед и ужин.

Из Брянска прислали фото Владимира Матвеевича Семенова и сообщили, что по некоторым сведениям маляр семнадцатого мая на работе не был, хотя в закрытом прорабом наряде он значится, и сам Семенов утверждает, что в этот день на работу выходил.

Взглянув на фото Семенова, подполковник заволновался: на него смотрел управляющий трестом Петров. Правда, постаревший и осунувшийся, с резко обозначенными скулами, подчеркивающими монгольский тип лица.

Управляющий словно был разжалован в рядовые рабочие: темная в белую полоску косоворотка, неглаженый хлопчатобумажный пиджак и видавшая виды кепка.

Присмотревшись внимательнее, Коваль заметил, что и взгляд у маляра Семенова иной. Вместо волевого, уверенного, характерного для управляющего «Артезианстроем» взгляда подполковник увидел застывшие глаза, какие бывают обычно у людей ограниченных и безвольных. Во всем остальном они были похожи, как близнецы.

Запершись в кабинете и не отвечая на телефонные звонки, подполковник Коваль еще долго рассматривал фото. Потом взял лист бумаги и начал писать, пытаясь путем логических выкладок связать в единую цепь свои соображения и отыскать именно те звенья, которых недоставало.

В конце концов появилась сводная таблица с записью столбиками и рядом с некоторыми строками стояли плюсы и минусы, которые имели свой смысл:

СОСНОВСКИЙ

Любил Нину Андреевну +

Попытка изнасилования —

Молоток Бежал из лесу —

Мыл руки —

Знал картину —

Признался —

Просился на похороны +

Не нашли коронок +

Не мог брать молоток, идя на свидание +

На одежде нет следов крови +

На суде отказывался от собственного признания +

Мотивы убийства? +

СЕМЕНОВ

Родственник или двойник?

Был в Березовом?

Показания старика?

Не был в Березовом?

Знаком ли с Петровым?

Знаком ли с Сосновским?

Знал ли Нину Андреевну?

Видел ли картину?

Кто мог рассказать ему о картине: Сосновский? Петров?

Попытка изнасилования?

Мотивы убийства???

ПЕТРОВ

Любил Нину Андреевну?

Окурки на даче со следами губной помады, связь с другой женщиной —

Попытка изнасилования +

Знал картину —

Алиби в момент убийства +

Фото Семенова найдено у него во дворе —

Но родственников у него нет +

Показания старика, жителя Березового —

Дальше шли отдельные фразы:

«Почему Нина Андреевна пошла на поляну с незнакомым человеком?

С чужим человеком не пошла бы.

Если не с Сосновским, то с другим хорошо знакомым человеком.

Но этот человек должен знать картину.

Как попала фотография жителя Брянска Семенова в наш город, во двор, где живет Петров?

Кто разорвал и выбросил ее: Петров? Нина Андреевна?

Кто такой Семенов? Подробнее!

Знала ли его Нина Андреевна?

Где он был семнадцатого мая? Мог ли быть в Березовом?»

Все эти фразы, написанные то по линейкам, то наискосок, были связаны стрелками с другими, менее разборчивыми, которые состояли из нескольких сокращенных слов и множества вопросительных и восклицательных знаков.

Помимо всего этого, Коваль начертил еще и несколько схем, где имена и фамилии лиц, так или иначе соприкасавшихся с делом Сосновского, тасовались, как карты в колоде, то оказываясь рядом друг с другом, то разъединяясь, то снова возвращаясь в исходное положение.

Неожиданно, что-то вспомнив, Коваль схватил телефонную трубку и набрал номер:

— Семен Корнеевич! Комиссар приехал? Меня? Я вроде бы все время на месте. К нему и собираюсь. И вчера искал? Вчера я весь день просидел в прокуратуре. Хорошо, скоро буду.

По дороге в управление Коваль думал, как лучше вести предстоящую беседу с комиссаром. Накануне вместе с Тищенко он был у заместителя областного прокурора Компанийца, который выступал государственным обвинителем по делу Сосновского. Разговором с ним Коваль остался недоволен. Впрочем, подполковник ничего хорошего и не ждал, понимая, как трудно остаться объективным человеку, который обвинял художника в убийстве.

Подполковник решил выложить комиссару все начистоту, в том числе и свое отношение к разговору с Компанийцем. В конце-то концов, он, Коваль, — не частный детектив, а сотрудник управления. Вполне вероятно, что комиссар отчитает его за то, что он обо всем не доложил раньше, но ведь до получения фотографии Семенова из Брянска, то есть до сегодняшнего дня, ничего определенного он доложить и не мог…

Успокаивая себя таким образом, Коваль вошел в приемную комиссара.

— Заходите, заходите! Комиссар ждет! — заторопил адъютант, едва завидя его.

Подполковник одернул китель и открыл дверь в кабинет.

То, что комиссар побывал вчера в тюрьме и разговаривал с Сосновским, было для Коваля неожиданностью. Сперва он даже растерялся, но, услышав о наблюдениях надзирателей за художником, подумал, что комиссар поддержит его.

— По-моему, обращаться к генеральному не стоит, — заметил комиссар, когда Коваль доложил суть дела.

— Виктор Павлович, а как же с приговором? — заволновался Коваль. «Вот тебе и поддержал!» — подумал он.

— Вопрос о Сосновском следует решить на месте. Новые факты дают право просить председателя нашего Верховного суда о доследовании. Прокурор республики может заявить протест. Вопрос о Сосновском приобрел самостоятельность и выделился, так сказать, в отдельное дело.