- Не в этом суть, деточка. На Востоке, где религия до сих пор занимает главное место в жизни, переменить веру - не шутка. В глазах восточного человека ничто не может уронить англичанина больше, чем отречение от веры своих отцов под дулом пистолета. Перед Дезертом стоял вопрос: достаточно ли дорого ему доброе имя его родины, чтобы скорее умереть, нежели бросить на нее тень? Ты меня прости, но, грубо говоря, дело обстояло именно так.

Минуту она молчала.

- Я убеждена, что Уилфрид предпочел бы умереть, чем хоть как-нибудь унизить свою родину; он просто не верил, что на Востоке уважение к англичанину зависит от того - христианин он или нет.

- Странное оправдание; ведь он не только отрекся от христианской веры, но и принял ислам, то есть променял одно суеверие на другое!

- Дядя, неужели ты не понимаешь, что все это казалось ему непристойной комедией?

- Нет, дорогая, не понимаю.

Динни откинулась назад; только теперь он заметил, какой у нее измученный вид.

- Ну, уж если ты не понимаешь, значит, никто не поймет. Я говорю о людях нашего круга, меня интересуют только они.

У Адриана заныло сердце.

- Динни, ведь позади всего две недели, а впереди - вся жизнь; ты сказала, что он готов с тобой расстаться, и за это я его уважаю. Разве не лучше порвать сразу, если не ради тебя, то ради него?

Динни улыбнулась.

- Разумеется, дядя, ведь ты у нас славишься привычкой бросать друзей в тяжелую минуту. И разве ты понимаешь, что такое любовь? Ты ведь ждал всего восемнадцать лет. Ей-богу, ты шутишь!

- Сдаюсь, - сказал Адриан. - Во мне говорит "дядя". Будь я так же уверен в Дезерте, как в тебе, я бы сказал: "Ладно, пейте вашу горькую чашу до дна, если вам уж так этого хочется, и будьте счастливы".

- Знаешь, тебе просто необходимо с ним поговорить.

- Хорошо, но я встречал людей, которые были так влюблены, что разводились в первый же год. Один мой знакомый был до того доволен своим медовым месяцем, что только через два завел любовницу.

- Куда уж нам до таких африканских страстей, - пробормотала Динни. - Я так насмотрелась в кино плотоядных улыбок, что у меня отбило вкус ко всему плотскому.

- А кто еще знает об этой истории?

- Майкл, дядя Лоренс, может быть, тетя Эм. Не знаю, стоит ли рассказывать нашим в Кондафорде.

- Разреши мне сперва поговорить с Хилери. Он на это посмотрит по-своему и, наверно, не так, как все.

- Ну, что ж, дяде Хилери можно. - Она встала. - Значит, я могу привести к тебе Уилфрида?

Адриан кивнул и, когда она ушла, снова остановился перед картой Монголии, где пустыня Гоби казалась цветущей розой по сравнению с той мертвой пустыней, куда влекло его любимую племянницу.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Динни осталась ужинать на Маунт-стрит, чтобы повидать сэра Лоренса.

Она сидела у него в кабинете и, как только он пришел, спросила:

- Дядя Лоренс, скажи, тетя Эм знает то, что знаете вы с Майклом?

- Знает. А что?

- Она ведет себя очень деликатно. Я рассказала дяде Адриану; он считает, что Уилфрид подорвал престиж Англии на Востоке. А что такое английский престиж? Мне казалось, что нас все считают нацией преуспевающих лицемеров. А в Индии - заносчивыми хамами.

Сэр Лоренс поерзал в кресле.

- Ты путаешь репутацию государства с репутацией англичанина как человека. А это совсем не одно и то же. На англичанина смотрят в странах Востока как на человека, который держит слово, не предает своих и которого лучше не выводить из себя.

Динни покраснела. Намек был достаточно ясен.

- На Востоке, - продолжал сэр Лоренс, - англичанин - или, вернее, британец, потому что это зачастую шотландец, валлиец или выходец из Северной Ирландии, - как правило, живет изолированно от своих: путешественник, археолог, военный, чиновник, служащий, плантатор, инженер, доктор или миссионер - он всегда возглавляет небольшую группу местных жителей и может выжить в тяжелых условиях только благодаря своему престижу. Если хоть один англичанин оказался не на высоте, акции всех остальных англичан падают. И все это знают. Вот с чем вам придется иметь дело, и я не советую этого недооценивать. Нельзя требовать, чтобы восточные люди, для которых религия играет такую важную роль, понимали, что кое для кого из нас она ничего не значит. Для них англичанин - это верующий христианин, и если он отрекается, значит, он отрекается от самого для себя дорогого.

- Иными словами, в глазах нашего общества Уилфрид не может рассчитывать на снисхождение? - сухо заметила Динни.

- Боюсь, что в глазах тех людей, которые правят империей, не может. Да оно и понятно. Если между этими изолированными друг от друга людьми не будет существовать полнейшего доверия, если они не будут уверены, что никто из них не смалодушничает и не подведет других, у них вообще ничего не получится. Ведь так?

- Я никогда об этом не думала.

- Можешь мне в этом поверить. Майкл объяснил мне душевное состояние Дезерта в то время, и с точки зрения такого атеиста, как я, в его рассуждениях много верного. Мне самому было бы противно погибнуть ни за что ни про что. Но это был только повод, и, если ты мне скажешь, что он этого не понимал, не понимал, боюсь, только потому, что его одолела гордыня ума. И тем хуже, ибо гордыня ума превыше всего ненавистна военным, да и всем прочим тоже. Она, если помнишь, довела до беды даже Люцифера.

Динни слушала, не сводя глаз с его нервного, подергивающегося лица.

- Удивительно, без чего только можно на свете обойтись... - вдруг заметила она.

Сэр Лоренс в изумлении вставил в глаз монокль.

- Ты что, от тетки заразилась манерой порхать?

- Если свет тебя не одобряет, можно обойтись и без его одобрения.

- "Презреть мир ради любви" - звучит храбро, но люди не раз пробовали это делать с пагубными для себя последствиями. Жертва, которую приносит одна из сторон, - самая непрочная основа для союза: ведь другую сторону рано или поздно это начинает раздражать.

- А я и не прошу больше счастья, чем достается среднему человеку.

- Мне для тебя этого мало, Динни.

- Ужинать! - провозгласила леди Монт, появляясь в дверях. - У вас есть пылесос, Динни? Теперь ими чистят лошадей, - продолжала она по дороге в столовую.