Печатник на мгновение умолк, лицо его потемнело и вытянулось.

— У нас было три винтовки и пистолет, — продолжал он изменившимся голосом. — Из винтовок стреляли отец и братья; все они служили в армии. Пистолет дали сестре… А мне достался всего лишь солдатский штык… Было еще у нас по десятку патронов на винтовку и несколько для пистолета. Мы знали, что если придется отстреливаться, то с таким вооружением не выстоять и часа.

— Наверно, вас кто-нибудь предал, — со злобой заметил Стефан.

— Не думаю, — покачал головой печатник. — Мы передвигались только ночью и по пути никого не встречали… Открыли нас днем, в одной рощице, и окружили со всех сторон… Их было много, целая рота, но мы держались часа три… Отец уложил двоих, двоих тяжело ранил учитель, одного застрелил старший брат… Когда наши патроны кончились, они двинулись на нас. Только у сестры в пистолете оставался один патрон — она приберегла его для себя… Но Йордан выхватил у нее пистолет и зашвырнул в кусты.

«Не надо! — сказал он сквозь слезы. — Ты девушка, тебя могут пощадить».

Сестра тоже расплакалась и, не обращая внимания на пули, встала во весь рост и пошла разыскивать пистолет. По ней сразу открыли стрельбу. Тогда брат поднялся и крикнул во весь голос:

«Сдаемся!»

Лицо печатника померкло, голос осекся.

— Нас взяли и повели в ближайшую деревню, — продолжал он немного погодя. — Ротой командовал поручик Йорданов, сын генерала Йорданова. Вы, наверное, слышали о нем — видный придворный, с ним считались. Военный министр и тот слегка сгибается, когда заговаривает с ним на парадах. Сынок пользовался папашиным положением и сам держался по-генеральски… Красивый парень в щегольской форме, он курил сигарету за сигаретой, говорил мало и с пренебрежением. Когда нас привели к нему в комнату, он сидел на кушетке с коротким хлыстиком в руках. Как сейчас вижу его без мундира, в расстегнутой на груди рубашке… Гладко выбритое, немного по-женски красивое лицо. Если б не офицерская форма, он выглядел бы пухленьким и кругленьким барчуком.

Поручик умел владеть собой. Мельком взглянув на нас, он спросил:

«Ваши имена?»

Мы назвали себя. Он удивленно поднял голову и посмотрел на нас.

«Родственники?»

«Это мои сыновья и дочь!» — сказал наш старик.

«Любопытно! — с иронией процедил поручик. — Семейный коммунизм!.. Оч-чень любопытно!»

Он уже с некоторым интересом оглядел нас и остановился взглядом на сестре.

«Сколько вам лет?» — спросил он ее.

«Девятнадцать!»

«Ходили бы лучше по посиделкам, да тешились с парнями, — сказал он. — Они бы вас приласкали!»

«Как бы вас не приласкали», — холодно ответила сестра.

«Вот как? — нахмурившись, промолвил поручик, немного помолчал, а потом спросил: — Кто убил солдат?»

«Я!» — ответил отец.

«Неплохо! — сказал поручик. — Пятерых десятью выстрелами».

«Девятью!» — поправил мой брат, учитель.

«Один убитый был из ваших! — презрительно заметил поручик. — Избавил меня от хлопот!»

«Этот грех нам бог простит!» — сказал отец.

«Ты веришь в бога?»

«Нет!» — отрезал отец.

Но он солгал. Я знал наверняка, что он верит в бога. Просто тогда ему было стыдно иметь одного бога с ними.

«Где ты научился так хорошо стрелять?» — спросил поручик.

«Участвовал в войнах, — ответил наш старик. — Получил два золотых солдатских креста!»

Поручик помрачнел.

«Позор! — гневно сказал он. — Герой войн — и предатель!.. Мне стыдно глядеть на тебя!»

«И мне стыдно глядеть на тебя! — спокойно сказал старик. — Пока мы проливали кровь и гнили по окопам, твой отец грелся во дворце и лизал царю пятки!»

Впервые глаза поручика сверкнули ненавистью. Но он тотчас взял себя в руки и сказал с натянутой презрительной усмешкой:

«Вы смелые люди! А нам нужны смелые и сильные люди! Мы умеем их ценить!»

«Вам нужны подлецы! — сказал мой младший брат. — Подлецы и холуи! Что осталось бы от вашей силы, если б некому было лизать вам сапоги?»

«Сейчас мы говорим как люди, по-хорошему!» — недовольно заметил офицер.

«А откуда вам взять смелых и сильных людей? — взволнованно продолжал брат. — Стоит кому-нибудь поднять голову, как вы тотчас же втаптываете его в грязь… Люди около вас мельчают и мельчают!»

Поручик нервно взмахнул хлыстиком.

«Брат! — сказала сестра. — Не унижай себя, не спорь с ним!»

Офицер снова поглядел на нее. Лицо у него разгладилось, он лизнул кончиком языка свои не по-мужски красные губы.

«Ты хорошенькая!.. — обронил он. — И, надо полагать, не девственница… Насколько я знаю, вы пренебрегаете такими буржуазными предрассудками!»

Сестра побледнела, но ничего не ответила.

«Ведь вы за свободную любовь, не так ли? — презрительно продолжал он. — За свободные сношения?»

«Мерзавец!» — грубо оборвала его сестра.

Поручик нагло разглядывал ее, слегка помахивая хлыстиком.

«Ты там, наверное, спала со всеми подряд! — сказал он. — Выбрать одного — это, по-вашему, значит нарушить равенство!»

«Ты играешь со смертью!» — сказал мой младший брат.

«Неужели? — с издевкой рассмеялся поручик. — А не наоборот?»

«Нас трое здоровых мужчин! — сказал брат. — Если разом набросимся, — задушим, И пикнуть не успеешь!»

«А охрана?..»

«Не пикнешь!» — повторил брат.

Офицер продолжал разглядывать сестру. Видно было, что он ничуть нас не боится.

«А может быть, я и ошибаюсь! — сказал он. — Возможно, что коммунизм еще не отравил тебя до конца?..»

Сестра еле заметно усмехнулась.

«До конца! — сказала она. — Дальше некуда…»

«Есть у тебя кто-нибудь?»

«Я умру чистой! — сказала она. — Этого у меня никто не отнимет…»

«Ну, а если я отдам тебя солдатам? — сказал поручик. — Они славно постарались сегодня… заслуживают такой награды!»

Он сказал это твердым, ледяным тоном. Мы похолодели и не смогли вымолвить ни слова. Отец молчал как в воду опущенный, замолчал и брат учитель. Казалось, его разом лишили всех сил и он потерялся.

«Все зависит от меня! — сказал поручик. — Только от меня, и ни от кого другого! Запомните это хорошенько!»

Он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Ночь была лунная, и листва на деревьях серебрилась. Жизнь за окном показалась мне такой далекой, недостижимой и забытой, словно прошли века с тех пор, как мы, покинув ее, оказались в каком-то ином, потустороннем мире.

Офицер молча смотрел в окно. Очевидно, он усиленно размышлял, потому что лицо его стало сосредоточенным. И мы молчали, бессмысленно глядя на его высокие лаковые сапоги. Сейчас уже никто и не думал набрасываться на него. Нам оставалось только ждать. Мы знали, что он решает нашу судьбу. Тогда-то я и понял впервые, какой страшной силой обладает тот человек, в руках которого твоя жизнь.

Наконец поручик обернулся и окинул нас безразличным взглядом.

«Могу расстрелять вас сегодня же ночью! — сухо сказал он. — Без суда и следствия!.. Могу предать военному суду! Могу и отпустить… Все зависит только от меня!..»

«Не отпустишь! — сказал старший брат. — Если отпустишь, погоны сорвут!..»

«Мои погоны, — сказал офицер, — может снять только царь… Никто другой — только царь!..»

«Не говори с ним!» — мрачно сказал учитель.

«А нам и не о чем больше говорить, — сказал офицер. — Вот что я предлагаю. Девчонка останется со мной… Понятно?..»

«Задушим!» — пробормотал сквозь зубы учитель.

«Молчи, дурак! — резко и грубо прикрикнул на него офицер. — Когда говорю — слушай! Если она согласится, отпущу троих из вас, и первым делом, конечно, девчонку!»

Он мельком оглядел нас.

«И тебя!» — сказал он, указав на меня хлыстиком.

«И тебя!» — показал он на старшего брата.

Наступила немая, страшная тишина.

«А вас двоих, — добавил он, — предам военному суду… Не знаю, сколько вам дадут… Если дело затянется, возможно, спасетесь от пули!»

Сестра обернулась и посмотрела на меня. В ее испуганных глазах стояли слезы, и я понял, что в ту минуту она боялась не за себя, а за меня.