С топливом же я принял соломоново решение: мы опустили цистерны в отстойник, откуда с равным. успехом могли быть заправлены оба корабля.

День отлета стремительно приближался, росло и число неотложных дел, один их перечень занял бы несколько страниц. И если я все успел, выдержал и не свалился, то, наверное, не столько потому, что природа щедро наделила меня энергией или что мне очень хотелось лететь, сколько благодаря какому-то свирепому равнодушию, охватившему меня и превратившему в неутомимого робота. Даже о Нде я вспоминал как-то восторженно-холодно, словно о прерванном сне, досмотреть который я смогу, лишь покончив со всем этим. Я больше не задавал никаких вопросов, не пытался вникнуть в суть ведущихся вокруг меня двойных и тройных игр. Когда возникала возможность перекусить, я ел, что придется, выкраивалась свободная минута – спал, где придется; поручения наставника выполнял от и до, не проявляя никакого любопытства, не позволяя отсебятины, но и не оставляя за собой шлейфа из недоделанных мелочей. «Трем шестеркам» я стал давать такие пресные шаблонные, почти дословно повторяющие друг друга интервью, что они были вынуждены отказаться от моих услуг, нажимая больше на закадровый комментарий Джерри Скроба, который, извиняясь за неудачные каламбуры, нес всякую чепуху. Даже мои на редкость выносливые перанумиты не выдержали и разбежались после того, как я, испытывая систему отопления, заткнул одним из них – схватил, не глядя, первое, что попалось под руки – течь в кипящем пятитонном бойлере…

Мое состояние не осталось незамеченным, и меня пригласили на медицинское освидетельствование, отдав на растерзание шести специалистам, окруженным свитой ассистентов и лаборантов. Никогда еще мое тело не подвергалось столь тщательной инвентаризации и скрупулезной проверке, не осталось на нем места, потаенного уголка, не удостоенного внимания того или иного специалиста: когда один заглядывал мне в рот, в то время как другой пытливым взором проникал в тайны моей двенадцатиперстной кишки, их взгляды наверняка встречались…

Тем не менее трое из шести членов комиссии потребовали проведения дополнительных анализов – унизительных и не безвредных – дабы окончательно удостовериться в том, что со мной все в порядке. И лишь энергичное вмешательство досточтимого Триэра, отвечавшего за подготовку третьей экспедиции, и личное поручительство маэстро Буфу избавили меня от трепанации черепа и других выворачиваний наизнанку.

Я никак не мог понять причины столь пристального внимания к моей персоне. В конце концов, какая разница, кто я: чел или мэн, челмаш или мэшмэн, маш, мэш или мэшмаш, триэсовец или террянин (спор, в основном, шел вокруг этого)? Правила считали предосудительным деление обитателей Малого Облака на чистых и нечистых, на первый и второй сорт, на стопроцентных и неполноценных, на естественных и искусственных и т. п. (О том, к каким трагическим последствиям может привести попытка уравнивания в правах живого сердца и мозга с карманной кровечерпалкой и микропроцессором, я узнал позже…)

Наконец мне разрешили встать и одеться. Со злостью поглядывая наверх – «Три шестерки» не упустили своего шанса, и выворачивание меня наизнанку проходило на виду у всей планеты! – я не очень вникал в то, о чем трещал жизнерадостный голос Скроба. Постепенно до меня стал доходить смысл его слов, и я застыл, поддерживая руками незастегнутые штаны.

Оказывается, я был выдвинут кандидатом для Эталонной пары, призванной осуществлять представительство в других обитаемых мирах, лежащих на пути третьей экспедиции. Когда я услышал, что вторым кандидатом является Непревзойденная, что у нас с ней, как указывалось в заключении комиссии, «выявлено ряд идеальных соответствий» (далее шло их перечисление на не доступном мне медицинском жаргоне) и что мы «как бы созданы друг для друга», я окончательно пришел в себя, и мой первый вопрос был: а почему «как бы»?…

Для начала я выспался, воспользовавшись одной из прерогатив кандидата в эталоны, которому предоставлялось «право хорошо отдыхать», поскольку вменялось в «обязанность хорошо выглядеть».

Совместить с первого раза одно с другим мне не удалось: проспав подряд пятьдесят четыре часа, я явился на площадку с помятым и опухшим лицом, украшенным вдобавок несколькими пластырями (от росшая щетина отступала с боями), а также со сплющенным правым ухом (спал на нем не поворачиваясь). Видеочелнок «Трех шестерок» долго вертелся вокруг моей головы, не зная, с какого боку к ней подступиться – наверное, Джерри Скроб требовал от Хью эталонного «крупняка» – что чрезвычайно раздражало моего наставника, усматривавшего в этих маневрах лишь наглую попытку помешать нашему разговору. Вскоре я понял, в чем дело: его коронный номер с носом больше, не работал! Либо Хью набил руку, либо «Три шестерки» раздобыли более совершенную видеоаппаратуру, но теперь его прочищаемый нос просто не попадал в кадр, а производимый при этом шум выдавался Скробом за «продувку вентиляционной системы ракеты-носителя» (конечно, тут же приносились извинения за неудачный каламбур).

Приемлемый ракурс наконец был найден, последовало несколько банальных вопросов (счастлив ли я, любил ли в детстве играть в жениха и невесту и прочая дребедень), однако последний вопрос Скроба озадачил меня:

– Малыши и малышки не дадут соврать – мы ни на секунду не сомневались в том, что наш Преэр Победоносный завоюет и это право – быть Эталоном, вобравшим в себя все лучшие черты сильного пола. Не сомневались мы и в победе Нды Непревзойденной, хотя, ко всеобщему огорчению, ее обследование проводилось в недосягаемом для наших видеошатлов месте. («Слава террской богоматери!» – подумал я.) Но, как известно, для получения титула Эталонной пары Преэру и Нде предстоит выдержать еще один экзамен – на эталонное знание. Как вы готовитесь к нему, Победоносный, – вместе или порознь?

Честно признаться, я впервые слышал о таком экзамене, и о моей готовности к нему не могло быть и речи. В бытность мою аудитором я больше налагал на практические занятия, пренебрегая общеобразовательными и теоретическими дисциплинами: несколько конспектов с «помудрушками» Допотопо – вот, собственно говоря, весь багаж знаний, вынесенный мной из стен школы. Памятуя о своем провале на переходных экзаменах, я, естественно, не рискнул бы еще раз воспользоваться «помудрушками» (хотя, по-моему, они-то и составляют тот минимум, который необходим любому эфироплавателю). Оставался «Циклоп», хотя уже при одном виде этого толстенного, словно ожиревшего от избытка информации справочника я всякий раз начинал испытывать приступы неудержимой зевоты, а после нескольких часов работы с ним – желание привязать его к себе на шею и броситься в ближайший отстойник…

Итак, как мы с Ндой готовимся, вместе или порознь, если я не видел ее с того далекого – фантастически далекого дня съемок?

Мне на помощь пришел Допотопо:

– Вместе, ясное дело, вместе. Пятьдесят четыре часа они штудировали «Циклоп», страницу за страницей, пока Нда не выдержала и не свалилась с ног. Да и на нем вон, видите, лица нет, совсем заучился хлопчик. Не мучайте его больше, дайте хоть чуток передохнуть.

И Допотопо потянулся большим пальцем к ноздре, одновременно заслоняя меня собой. Это подействовало: пожелав удачи на экзамене, Скроб извинился за неудачный каламбур («лично я, малыши и малышки, считаю, что Эталонной паре достаточно одного… сексамена»), и наши изображения исчезли с небосвода.

Наставник торжественно поставил передо мной баклагу с фирменным варевом:

– Остыло, небось. Борщ, он хорош, когда кишки обжигает, но такому труженику, как ты, и этот сойдет… Да ты не дуйся, ешь, ешь, хлопчик.

Меня не надо было долго упрашивать. Я тут же уткнулся носом в баклагу и так громко зачавкал, что с трудом разбирал торопливый шепоток наставника:

– Голова твоя, чего тут греха таить, к теориям не очень приспособлена, потому как вся разумная сила и смекалка у тебя в руки пошла, за что, собственно, я и уважение к тебе имею. Ведь дело наше такое, что иной раз уметь гвоздь без молотка вколотить поважнее, чем антимонии всякие разводить. Оно-то можно было бы, конечно, и без этой Эталонной пары обойтись, вы с ней и так бы поехали, но маэстро полагает, что так меньше риску…