– Для кого меньше?

– Для всех, для экспедиции…

– А если я провалюсь на экзамене?

– Маэстро обещался помочь, но как именно – не сказал, хлопчик.

– Может, запустит мне под череп весь «Циклоп»? – съехидничал я.

– Думаю, тебе это бы не помешало. Шутка шуткой, а ведь мы, хлопчик, и вправду не знаем, что там творится на нашей Терре, летим, что называется,, с закрытыми глазами. А вам, кандидатам, дадут вроде бы доступ к материалам, где есть кое-что и про Терру. Так что ты там не зевай, хлопчик, все, что надо, мотай на ус…

– «Циклоп», материалы, – мой голос доносился чуть ли не со дна баклаги, – неужели, наставник, ты думаешь, что я смогу проштудировать все это за несколько дней?

– Я же сказал – маэстро обещает помощь, передай, говорит, пусть mon ami зубрит до умопомрачения, а там видно будет… Ну а мы тут, хлопчик, без тебя управимся, дали мне наконец добро на состав команды, долго сопротивлялись, чертяки, а все-таки моя взяла!… Так что до Терры как-нибудь доберемся, с такими орлами я и подальше летал… Только прошу тебя, хлопчик, об этом ни гу-гу…

– О чем, наставник?

– О составе.

– Но раз вы его добились, значит, он уже известен?

– Телок! Добро мне дали на один состав, а полетит совсем другой…

Выскребая остатки бесподобного террского варева, я попытался одновременно пережевать и полученную от Допотопо информацию, однако в сравнении с первым блюдом второе оказалось совершенно несъедобным. И я с ужасом подумал об ожидавшем меня десерте – «Циклопе» с документами впридачу…

Мое эталонное тело наверняка украсило бы ближайший отстойник, если бы не Нда.

Она появилась внезапно, словно материализовавшись из полудремы, в которую я погрузился на первых же страницах «Циклопа».

Непревзойденная захлопнула словарь и села мне на колени. Я невольно прикрыл глаза.

– Думаешь, это сон? – угадала она, обнимая меня за шею. – Я разрешаю тебе проснуться… Ну, очнись же!

Не открывая глаз – разве можно было расстаться с таким сновидением! – я поднялся с нею на руках и – как тогда, как тогда! – стал искать губами ее губы.

Она затрепетала, забилась в моих руках, стала соскальзывать вниз, я подхватил ее, но у меня подкосились ноги, и я сполз на пол, увлекая ее за собой, зарываясь в нее, и, уже теряя сознание, ощутил с пронзительной ясностью, что это – все, что никакая сила не сможет разъединить нас…

Потом мы снова сидели за столом, избегая встречаться глазами не столько, как мне казалось, из-за»естественной стыдливости, сколько из опасения, что сейчас все повторится снова и тогда уже точно – конец…

И, естественно, все повторялось не единожды, и я понял, что этому не будет конца, поскольку это и есть магический круг, топав в который уже не можешь отличить конца от начала…

Потом мы уснули, тут же под столом, среди разбросанной одежды.

Когда я очнулся, ее уже не было. На столе поверх словаря лежала записка:

К записке шпилькой был приколот перечень вопросов, записанных косметическим карандашом. Внизу приписка губной помадой: «Прочитал? Уничтожь!»

Я беспрекословно, нет, с наслаждением исполнил ее просьбу: опустошенная от счастья голова жадно впитала несколько страниц справочника, а урчащий от голода желудок – я не ел и не пил, чтобы подольше сохранить во рту ее запах – не менее жадно принялся переваривать проглоченную бумагу.

Потом она приходила еще несколько раз, приносила новые вопросы – как она их достает? – и хорошенько, как заправский репетитор, гоняла меня поуже пройденному материалу, заставляя не только запомнить, но и осмыслить его, дать при необходимости критическую оценку. Лишь удостоверившись, что я действительно кое-что усвоил, она закрывала «Циклоп» или его приложение, и мы оказывались под столом…

Спасибо «Циклопу»! Он надежно прикрывал нас сверху от бесцеремонных видеочелноков! Ведь я жил в стеклянном боксе, где прозрачным было все: крыша, стены, стол, нары, – таково было Правило (не отменено ли оно сейчас?), гласившее, что «нам нечего скрывать друг от друга». Нду, как и большинство жителей Триэса, эта жизнь на виду у всех нисколько не стесняла. Во мне же, вероятно, еще были живы пещерные террские инстинкты, обычно они дремали, но пробуждались в минуты интимности… Как описать Непревзойденную? В ней гармонично соединилось, казалось бы, несовместимое: детская непосредственность, первозданная откровенность и какая-то врожденная многоопытность, изощренность; мягкость, податливость и неожиданное железное упрямство, с которым она стремилась к желанной цели; хрупкость, беззащитность и вдруг – словно стальная пружина, выпрямляясь, выбрасывала колоссальный заряд направленной энергии; доброта, желание понравиться, услужить и тут же нет-нет да и промелькнет в ее облике что-то хищное, паучье… Наверное, последнее слово ближе всего подходит к определению ее второй, если так можно выразиться, натуре. Когда она. опутывает меня собой, у меня такое ощущение, что она состоит лишь из ног, рук и головы – 'туловище отсутствует. Однако, по мере того, как она начинает, как бы это сказать, впитывать меня в себя, я ощущаю, что ее тело тяжелеет, набухает, давит. И наконец насытившись мной, она как бы цепенеет, не разжимая своей мертвой хватки, и мне чудится, что я нахожусь в лапах кровожадной паучихи. В такие моменты мне даже хочется спросить ее, не тянется ли ее родословная от легендарной Нады – женщины-паука? Но на вопрос уже не остается сил – все мои жизненные соки высосаны ею – и я погружаюсь в легкий, словно мгновенная смерть, сон.

Ее неизменно приоткрытый рот с вывороченными губами, покрытыми, будто запекшейся кровью, шершавой коркой, которую она то и дело смачивает длинным, змеиным, даже немного раздвоенным на кончике языком, как бы непроизвольно выдает испытываемую Ндой неутолимую жажду, хотя я не замечал, чтобы она пила больше обычного; ее груди, несоразмерно большие для столь миниатюрного туловища, живут, казалось, какой-то своей независимой от владелицы тайной жизнью: то вдруг по ним прокатываются легкие подкожные волны и они на глазах начинают расти, натягивая кожу как хорошо накачанные мячи, то, опять же без видимой причины, неожиданно спадают, словно пустые рукава пожарных шлангов; ее живот – у нее нет его в общепринятом смысле этого слова: ложбинка между грудей как-то незаметно переходит в промежности, и создается впечатление, что ноги у нее растут прямо из-под мышек, и что она – вернувшаяся через много поколений сладострастная паучиха Нада…

Если это действительно так, надеюсь, что меня не постигнет участь жертв ее прапрапра. Во всяком случае между ними и мной есть существенная разница: в то время как жертвы Нады кончали тем, что их головы, тщательно пропитанные сулемой, смазанные изнутри мышьяковистым мылом и хорошо набитые паклей или мхом, украшали ее коллекцию, я напротив, с каждым днем чувствую себя все живее, сильнее, увереннее, и – что для меня совершенно непостижимо – я ощущаю, как моя голова плотно набита знаниями!…

Возможно, таинственное доставание вопросов было педагогической уловкой маэстро Буфу, который таким образом заставил меня проштудировать большую часть справочника и приложений к нему и помог мне выдержать этот последний экзамен.

И все же основная заслуга в этом несомненно принадлежит Нде: из недалекого малого с золотыми руками, как нахваливал меня Допотопо, я превратился в сапиенса с вполне приличными мозгами, способного как-то ориентироваться в нашей малооблачной чехарде. И если информацию я черпал из кладезя доктора историотерапии Фокса, то ее предварительная обработка и систематизация проходила в миниатюрной, но гениальной головке моей Ндушечки, и, лишь потом – в виде полуфабриката – знания перекочевывали в мою крупную, но увы, отличающуюся лишь мощным покрытием черепную коробку. Причем – и в этом весь секрет – передача знаний шла не только обычным путем, от головы к головке: я впитывал их каждой клеткой своего тела, они просачивались в мои поры, кровеносные сосуды, мозг и тогда, когда «Циклоп» лежал на столе, прикрывая нас и, вероятно, с возмущением прислушиваясь к непотребному шуму, доносящемуся из-под стола…