— Ничего, ничего, ты у нас парень крепкий, выдержишь.

— Да что же — кроме меня нет, что ли, никого?!

— Мы в Политбюро считаем, что нет. Ты с первых дней отслеживаешь эту работу, ты по ней имеешь всю информацию — у меня вон на столе целая стопа твоих справок. Кого же нам еще искать?

— Не могу, поймите, Юрий Кузьмич, не могу! — умолял я.

— Иван Дмитриевич, ты у нас человек партийный или какой? — ударил он меня поддых. — Я ведь тебе не прогулку при луне предлагаю, я тебе про ответственное партийное поручение говорю.

— Все равно, Юрий Кузьмич, я буду звонить Михаилу Сергеевичу.

— С ним это уже согласовано.

Мне стало очень обидно за согласие Горбачева. Что, я ему иначе, чем в качестве посмешища, не нужен? (Тогда я еще не знал о способности Михаила Сергеевича согласовывать мимоходом куда как более важные вопросы.) Но не будешь же звонить Генеральному секретарю ЦК КПСС, выше власти которого в то время была только божья власть, и высказывать свои обиды.

Быстро созвали пленум «общества борьбы», единогласно проголосовали. Поздравляем, товарищ председатель!

Свадебным генералом я никогда не умел быть, считал, что уж если взялся за какую-то работу, то надо делать ее как можешь, без всяких уверток. Так же я собрался заняться и своей новой общественной нагрузкой. Занялся — и обнаружил это самое «зато».

Не сделав ничего существенного в практической сфере борьбы с пьянством и алкоголизмом, правление общества весьма преуспело в другом. Оно расположилось в старинном, специально для него отреставрированном особняке по ул. Чехова, 18. Оно обладало весьма приличным бюджетом — достаточно сказать, что каждый работающий в СССР человек отчислял один рубль в пользу этого общества. Один рубль, конечно, не деньги, но работающих-то было более 150 миллионов! Кроме того, общество финансировалось и из бюджета. Вот это халява, сказали бы раскованные граждане постсоветской России! Но самое большое открытие «зато» было еще впереди.

Как председатель, я однажды подписывал ведомости на выдачу зарплаты всем штатным работникам общества. Точнее, не ведомости персоналий, такие документы шли только по центральному правлению, а разрешения на выплату зарплаты в таких-то и таких-то размерах республиканским, краевым, областным, а кое-где и окружным отделениям, их штатным сотрудникам — председателям, заместителям, заведующим отделами, бухгалтерам — полный чиновничий перечень. Взглянув на суммы, я поинтересовался у Н. С. Черных, сколько же у нас народу в штате по стране в целом? Николай Степанович помялся, но не ответить было нельзя. Цифра меня оглушила.

— Сколько, сколько? — переспросил я.

— Семь тысяч сто пятьдесят три человека.

— И что же делает такая прорва народу?

— Ведет работу, — пояснил мне мой первый заместитель по руководству обществом. И перечислил: организуют наркологические центры, следят за соблюдением правил торговли, работают с неблагополучными семьями, занимаются художественной самодеятельностью, чтобы отвлечь людей от греха…

Газета «Известия» в 1988 году имела в стране очень мощную корреспондентскую сеть — 60 собственных корреспондентов, каждый из которых подбирал себе по 5–10 внештатников. Информация от них была всегда точной, оперативной и полной. Поэтому я знал о работе отделений общества трезвости, думаю, несколько больше, чем Н. С. Черных. Но спорить с ним не стал. Понял, что у нас возник еще один гигантский бюрократический аппарат, который, в строгом соответствии с законами Паркинсона, уже не нуждался больше в объекте приложения своих сил, будучи полностью загружен самим собой. 7153 аппаратчика уже никогда не выпустят «борьбу за здоровье народа» из своих рук.

Тем не менее я не успокоился и на очередном пленуме правления общества выступил с предложением реформировать его аппарат: создать вместо одного централизованного общества десятки, а может быть, и сотни самодеятельных, неформальных, «безаппаратных» обществ. А имеющийся сейчас громадный аппарат немедленно сократить вдвое. Попросил всех представить свои предложения и расчеты.

Но и аппарат показал, что без боя он не сдается. Пленум закончился, никаких предложений и расчетов никто не представил. Бумаги, которые вроде бы должны были обязательно попадать ко мне, «обходили» меня причудливыми путями. Никаких денежных документов мне больше не приносили, благо первый заместитель имел право подписывать их. Установилась атмосфера молчания. Я перестал ездить на ул. Чехова, 18, добившись, правда, чтобы несколько комнат в особняке было выделено команде нашего известнейшего социолога академика Т. И. Заславской. Наверное, это было самое важное, чего мне удалось добиться в деле борьбы за трезвый образ жизни.

Несколько раз я обращался к тому же Е. К. Лигачеву со слезными просьбами «отпустить душу на покаяние». Он был неумолим, да и не до меня ему уже было — противоборство в руководстве КПСС все обострялось, различие во взглядах на перестройку, в оценках ее хода становилось все более глубоким.

Выйти из дружных рядов борцов «за здоровый образ жизни» я смог только после описанного в следующей главе выдвижения на пост председателя Совета Союза Верховного Совета СССР. В первый же день после выборов, когда М. С. Горбачев, ставший уже и президентом СССР, поздравлял меня, я стал убеждать его в том, что теперь мне ну никак нельзя возглавлять общественные организации — ни Союз журналистов СССР, ни общество борьбы против пьянства и алкоголизма. Горбачев неожиданно быстро согласился:

— Да, теперь тебе это неудобно.

Я написал соответствующие заявления, провел пленумы в обоих обществах. Все! Освободился! Не припомню другой своей деятельности, от которой я освобождался бы с такой детской радостью.

Как известно, антиалкогольная кампания дожила до 1991 года и тихо скончалась. Пить на Руси меньше не стали, культура питья не повысилась, «зеленый змий», отлежавшись в подвалах и погребах, так и остался лучшим другом советского человека. Очередная гора наших громогласных кампаний родила очередную мышь.

Неисповедимы пути господни… Так говорим мы о путях судьбы, о наших собственных путях. Неисповедимы…

В один из дней середины марта 1990 года (точнее бы сказать: суток), уже близко к полуночи я еще оставался на работе. Это были очень тихие, любимые мною часы. Москва, ее бесчисленные конторы замирали, устав от бурной бюрократической суеты и демонстрации деловитости, которую один из отечественных социологов метко назвал антитрудом. На домашних кухнях шло семейное обсуждение прямых телевизионных трансляций с заседаний нового парламента СССР. Замолкли мои многочисленные телефоны, и я из члена Верховного Совета СССР снова превратился в главного редактора газеты «Известия». Статус газеты государственной, близкой к высшим эшелонам власти, которую коллектив редакции сделал одной из самых крупных и, пожалуй, самой влиятельной из советских газет, привлекал к ней особое внимание как в республиках Союза ССР, так и во всем мире. Но тем больших внимания и самоотдачи она требовала от меня, заставляя просто разрываться между Верховным Советом и редакцией. В конце концов я выработал странный распорядок дня: с утра к 8.30 — в редакцию, к 10.00 — в Кремль, на сессию парламента, в 14.00, когда на сессии объявляется перерыв на обед, — снова в редакцию, в 16.00 — в Кремль, в 18.30–19.00 — опять в редакцию. С этого момента можно было уже не спешить, спокойно заняться подготовкой завтрашнего выпуска «Известий» и другими редакционными делами.

Понятно, что такой темп и такой стиль жизни изматывали до предела, не давали продохнуть, и я думал только о том, чтобы на очередном съезде народных депутатов попасть под ротацию и уступить свое место в Верховном Совете кому-нибудь другому. Пока же приходилось «сидеть на двух стульях», только так можно было более менее надежно контролировать газету и серьезно работать в парламенте, где впервые в истории нашей страны разворачивалась перед депутатами, а через телевидение — и перед всем народом многоактная драма большой политики.