Не дав Вите толком поразмышлять, что и к чему, потащил его за собой, и вскоре свена окружили совершенно нагие пышнотелые красавицы, от одного вида которых он едва не повалился с ног. Бабы споро содрали с Растопченко одежду, увлекли в баню, а одна, особенно ядреная, с большими грудями и толстым задом, жарко прижалась к нему в полутьме и попросила попарить веничком спину.

Веники были душистые, можжевеловые. Аромат их дурманил голову, но Витя старался держать себя в руках и не обращать внимания на то, что мужская плоть настойчиво требовала своего. Дабы отогнать наваждение, он намеренно воскресил в памяти неприятные сцены своего увольнения из органов и отвратительную физиономию генеральского сынка, но помогало слабо. Особенно после долгого воздержания. Так и подмывало кинуть какую-нибудь девку на лавку и прямо при всех…

Дабы не сорваться и не опозориться, Витя бросил веник и, выбежав из бани, прямиком с мостка прыгнул в озеро. Прохладная вода затушила жар, ему полегчало. Сидя в озере, он пытался вспомнить, куда делся Рыбкин, и видал ли он в бане княгиню.

Нет, похоже, Вассиана в банной оргии — другие слова тут трудно было подобрать — не участвовала, а вот Рыбкин…

Додумать про Рыбкина он не успел. Молодая девица, которую он оставил в бане, выбежала на улицу и остановилась, оглядываясь по сторонам. Набрав в легкие воздуха, Витя нырнул под воду — но было поздно. Ядреная девица его заметила и, зайдя в воду, вытащила наверх, как котенка.

— Что же ты, милок, меня покинул, — спросила она, ласково заглядывая ему в глаза и недвусмысленно прижимаясь в воде всем телом, — так парил, парил хорошо, так…

Она зашептала что-то еще, Витя не понимал даже что, а рука ее коснулась вздыбленного члена.

— Нет! — Витя отскочил как ошпаренный и бросился вплавь, не оглядываясь.

— Милок, вернись, ненаглядный мой, — неслось ему вслед, и даже послышались всхлипывания, но Витя не останавливался. Как учили еще в спортивной секции — брасом, брасом и от нее подальше, только бы не догнала. Он сам не заметил, как уплыл довольно далеко и оказался рядом со стоящей на якоре «золотой галерой». Покачиваясь на воде, чтобы немного отдохнуть, Витя рассматривал корабль и тут увидел, как по якорной цепи кто-то быстро соскользнул в воду и неумело поплыл к берегу. Он присмотрелся — Рыбкин! А этот что там делает? Вот где прохлаждается, негодяй! Витя со всех сил бросился догонять Леху и в два гребка настиг, прихватив за руку:

— Ты куда, стервец?!

— Ой, ой, пусти, утону, — затрепыхался Леха, — пусти, я плаваю плохо!

— Ладно, держись, так и быть подсоблю.

Вместе они добрались до берега.

— Ты куда смылся-то? — недовольно спросил Витя растянувшегося на траве Рыбкина. — Не умеешь плавать толком, а лезешь. Чего тебя понесло?

— Так ты же сам сказал за капитаном следить — оправдывался Леха, — вот я и… Все в баню, испанец тоже пошел, матросы — все на берегу, ну я и решил, раз никого нет, глянуть, что там у них…

— Ну и что?

Рассказать Рыбкин не успел. Из-за деревьев с факелами появились Никита Ухтомский и его ратники.

— Свены! — Злорадно захихикал князь. — Вот где они сидят! А Груша — в слезы: утоп, утоп, в озере утоп. Вот вам, покройтесь, — Никита кинул им рубахи и кафтаны, — а то еще занедужите, неровен час.

Витя закутался в кафтан, вечерний холодок не на шутку начал пробирать его до костей.

— Ты чего Грушу обидел? — спешился Никита и подошел ближе. — Не приглянулась тебе? Так там и другие были.

— Я, наоборот, старался, — удивленно ответил Витя, — ну, чтоб это… Чтоб ничего не вышло…

— Эх, ты! — Никита рассмеялся, похлопывая Витю по спине. — И где это у вас такое бестолковое царство находится, что когда баба сама в руки просится, вы тикаете от неё подальше? Али струсил малость, что счастье с тебя с грязью смоется? Так у вас в Европах считать принято? Ну, ничего: лиха беда начало. В следующий раз, свен, не дрейфь, бабы у нас не любят, когда ими брезгуют. И согласись, есть на что глаз положить. Так что ж себе отказывать?

Ухтомский снова довольно захохотал, вспоминая учиненную над иноземцем шутку, вернулся к скакуну, и вся кавалькада тут же умчалась прочь.

Смеркалось. Старый чухонец Сома, давно прижившийся при усадьбе, чинил на берегу рыболовные сети. Витя, одевшись, присел рядом с ним.

— А что, — спросил он, чтобы начать разговор, — рыбка-то в озере водится?

— А как же, боярин, — ответил Сома, даже не взглянув на него, — белозерский судак, тельма да стерлядка… В аккурат хватает.

— А глубоко озеро-то?

— Как сказать, где глубоко, где и не очень. Ну, локтей десятка с два да три пятка еще будет.

«Сколько же метров? — задумался Витя. — Десять, наверное, не меньше.»

— А леса? — продолжал спрашивать он. — На охоту ходите? Зверье-то есть?

— Как не быть, — неторопливо отвечал чухонец, не отрываясь от своего дела. — Леса у нас хорошие, лисы да зайцы водятся, бобры на реках. А теперь еще сокола отлавливаем.

— Сокола? — удивился Витя. — Сокола-то зачем?

— Как зачем? Государь наш Никита Романович обучает их охоте да на соколиный двор в Москву отправляет. Большой знаток он в этом искусстве.

— А ты ему помогаешь?

— Бывает. Я Никитку с детских лет нянчил, так мы все время вместе. Только вот на войну он меня не берет — стар стал Сома. А есть у нас тут, боярин, соколиная гора. Сокол-то, он, знаешь, крылья у него сильные, а когти и клюв что каменные. Добыча от него никак не уйдет. Разве что обхитрить может. Так на то не каждый зверь горазд. На горе той и других чудес хватает. Растения там — на всей Руси не сыщешь. Никита Романович сказывал, он такие только в дальних странах видал, где всегда жарко, архиде называется.

— Орхидея, может быть?

— Во-во, и источник бьет. Всякий, кто попьет воды из него со светлой душой — излечится. А с темными мыслями — не подходи, смерть настигнет неминуемо.

Сома поднялся, ополоснул руки в озере:

— Ужо и холодом потянуло, — взглянул на Витю выцветшими глазами из-под седых кустистых бровей, — июль-страдник на исходе, а в августе, знамо дело, серпы на работе греют, а вода-то холодит. Там, глядишь, на Преображенье — второй Спас, бери рукавицы про запас. Недалеко и до Варвары. Как затрещит Варюха… А что, боярин, нравятся тебе наши места?

— Да, красиво, — Витя вздохнул полной грудью.

— То-то, — оставив сети, Сома присел рядом с ним. — Мой народ верил, что земля, камни, деревья — все свою душу имеет. А случился как-то голод в Ростовской земле. То давно было, еще при князе Глебе Васильковиче. И пришли с Волги два кудесника. Говорят, знаем мы, кто урожай задерживает. Придут в погост, назовут лучших женщин и скажут: «та держит жито, а та — рыбу». И приводят к ним кто сестру, кто мать, кто жену свою. Кудесники делали у них прорез за плечами и вынимали жито либо рыбу, а самих женщин убивали, а имущество их забирали себе. Вот пришли они на Белоозеро. Собрали много женщин. Но прослышал князь Глеб Василькович, что в его земле творится, и прискакал с дружиной. Потребовал, чтобы выдали ему кудесников. Белозерцы выдали. Тогда князь спросил их:

«Зачем вы погубили столько моего народа?»

«А они держат обилие, — отвечали те, — если истребим их — не будет голода. Хочешь, при тебе вынем у них жито ли, рыбу, или что иное?»

Князь Василькович возразил:

«Все вы лжете. Бог сотворил человека из земли, состоит он из костей, жил и крови, и ничего в нем нет другого, и никто, кроме Бога, не знает, как сотворен человек.»

«Мы знаем, как сотворен человек», — сказали кудесники.

«И как?»

«А так: мылся Бог в бане, вытерся ветошкой и бросил ее на землю. Тогда заспорили Сатана с Богом: кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол тело человека, а Бог душу в него вложил. Поэтому когда человек умрет, тело его идет в землю, а душа — к Богу.»

Кудесники те одного народа со мной были, боярин. А мой дед говорил, что нет Христа, а есть два главных бога: добрый Чампас и злой Шайтан. Человека вздумал сотворить не Чампас, а Шайтан. Он набрал глины, песку, земли и стал лепить тело человека, но никак не мог привести его в благообразный вид: то слепок выйдет у него свиньей, то собакой. А Шайтан хотел, чтобы человек получился по образу и подобию Божию. Бился он, бился, наконец позвал птичку-мышь. Тогда мыши еще летали — такие были времена.