Впрочем, понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять – обитатели дирекции провалились не под землю. Из-за неплотно прикрытой двери в смежное помещение раздавались возбужденные, хотя и приглушенные голоса. Один, мужской, звучал веско и начальственно, другие – все женские – кричали и чирикали, как ласточки вокруг потревоженного гнезда.

Приложив палец к губам, я дала клиентке знать, что нам следовало бы прислушаться. Она кивнула и замерла на месте.

Я же, напротив, крадущейся походкой ниндзя подошла к смежной двери и заглянула в щель.

Ее ширины хватило ровно настолько, чтобы мне удалось разглядеть чье-то плечо и рукав, мерно двигающиеся в такт словам, которые произносил их обладатель. Еще до меня донесся легкий стук, и я поняла, что мужчина отбивает карандашом по столу что-то вроде ритма:

– Всем. Немедленно. Успокоиться. И. Приступить. К работе. И если. Не дай бог. Я увижу. Или узнаю. Что кто-то. Из вас. Хоть словом. Хоть делом. Хоть жестом. Дал понять. Кому бы то ни было. О том. Что у нас. Произошло. И тем самым напугал гостей, отвернул клиентуру и разогнал рекламодателей... То я вас лично... Вот этими руками... Передушу, как цыплят в курятнике!

При последних словах женщины (которых я не видела, но чье присутствие ощущалось) хором издали полувсхлип-полувздох. Одна из них, стоящая где-то в глубине комнаты (об этом я могла судить по звучанию голоса), сказала с заметным вызовом:

– И все-таки, Владилен Гаврилович, так не пойдет. Вы должны нам все объяснить, ну хорошо, пусть не все, но хотя бы что-то! Ведь на работу ходить страшно, и совсем непонятно, что происходит! Нас что, истребляют поодиночке? Сначала Света, потом Лена. И директор куда-то пропал. Трудно, знаете ли, в такой ситуации делать вид, как будто ничего не происходит!

– Малинкина, ты уволена, – спокойно сказал тот, кого называли Владиленом Гавриловичем. – Немедленно собери вещи и пошла вон отсюда. За расчетом придешь в понедельник. Кто-нибудь еще хочет позадавать вопросы?

Желающих не нашлось. Девушка, которую только что уволили на моих глазах (точнее – ушах), пролетела через всю комнату на каблучках и вылетела в смежный кабинет. Я едва успела отскочить от двери – с такой скоростью уволенная сотрудница пронеслась мимо меня и, как парашютист, приземлилась на вертящийся табурет возле дальнего стола. Там, не медля ни секунды, она принялась судорожно выдвигать ящики, вынимать из них содержимое и сваливать его на стол. Кое-что из этой груды полетело в корзину, что-то – в раскрытую сумку, а основная часть сваливалась обратно в ящики уже безо всякой сортировки.

Девушка находилась в таком возбужденном состоянии, что не замечала ни моего, ни Ирининого присутствия. Я видела ее только в профиль, но и так было понятно, что она еле сдерживается, чтобы не зареветь. Ящиками она хлопала, будто из пушки палила: злобно, громко и мстительно.

Я неслышно отступила к порогу и указала Ирине сперва на уволенную девушку, потом на себя и затем на дверь. Клиентка поняла меня: это означало, что я сейчас выйду в коридор и постараюсь перехватить эту Малинкину и под каким-нибудь благовидным предлогом выведаю у нее, что тут произошло. А Акулова останется здесь, продолжит улаживать свои дела как ни в чем не бывало.

Ирина перехватила мой взгляд и наклонила голову. Эта женщина нравилась мне все больше и больше – ни лишних вопросов, ни возгласов, ни хватания за рукав. Редко когда мне попадалась такая удачная клиентка.

Итак, я выскользнула в коридор и приготовилась ловить Малинкину. Долго ждать не пришлось – растрепанная, взвинченная до истерики девушка в ботиках и расстегнутой куртке с намотанным поверх нее длинным шарфом выскочила из секретариата через полминуты. К себе она прижимала раскрытую сумку, откуда торчали каблуки сменных туфель, кружка для кофе и косметичка.

Посмотрела сквозь меня невидящими глазами, в которых уже начинали собираться слезы, и рванула было вниз по лестнице. Но я успела подскочить и деликатно попридержать ее под локоток:

– Госпожа Малинкина? Простите, не знаю вашего имени-отчества. Я бы хотела с вами поговорить... Поверьте, этот разговор будет для вас представлять несомненный интерес.

Я говорила лисьим, вкрадчивым тоном, но на девушку он не подействовал.

– Кто вы? – нервно спросила она.

– Я? Я, ну, скажем так: представитель конкурирующей фирмы. Мы давно присматривались к вашей работе и хотели пригласить к нам на собеседование. Мне кажется, что сейчас, когда вы остались без места и к тому же когда с вами поступили так несправедливо, мы можем быть особенно заинтересованы друг в друге.

– Откуда вы знаете, что меня уволили? – хлопнула она глазами. От этого по щекам у Малинкиной потекли две слезинки, но она не плакала, а просто вытерла их, перехватив свою сумку и сердито проведя по лицу тыльной стороной ладони.

– Разве вы ничего не знаете о системе промышленного шпионажа? – выдвинула я аргумент, еще вчера только услышанный от своей клиентки. – Это здание начинено средствами прослушки, как американское посольство. Мы знаем о вас все – даже то, в какие периоды у ваших сотрудниц начинаются критические дни. Современная техника, знаете ли...

– Ну вот! – вдруг крикнула она, и так громко, что этот крик отразился от старых каменных стен. – Ну, вот, я так и знала! Нас просто выслеживают, и все! И никто не виноват! А про Светку с Ленкой говорили, что они предательницы!

– Кто говорил? – ласково спросила я, незаметно увлекая собеседницу в сторонку от прохода к лестнице, где мы стояли. На нас стали посматривать, и мне это не нравилось.

– Все! Ну, то есть официально, конечно, об этом не объявляли, но гаденький такой слушок кто-то пустил – и все поверили! Потому что удобнее считать, что девчонок убили из-за того, что они шпионили, чем признать, что в компании действует просто маньяк!

– Какой маньяк?

– Сексуальный!

Опа! Какой неожиданный поворот темы. Мало того, что здесь, на Модной неделе, люди гибнут, как бабочки в холодную погоду, так еще и сексуальный маньяк портит удовольствие. Честно говоря, в маньяка я не особенно поверила (потому что если Анатолий Пищик был убит и засунут в чемодан на сексуальной почве, то у этого маньяка как минимум странный вкус), но, сделав страшные глаза, прошептала трагическим шепотом:

– Госпожа Малинкина! Простите, мне не хотелось бы общаться так официально... Как вас зовут?

– Вы же говорили, что знаете о нас все? – насторожилась она.

Да, девочка не промах! Ловит на слове.

– Говоря «мы», я имела в виду нашу организацию, – выкрутилась я. – У нас работают сотни человек. Моя голова не компьютер, я не могу запомнить такой объем информации... Итак, вас зовут?..

– Рита.

– Прекрасно. Нисколько не сомневалась, что у вас именно какое-то такое, романтическое и довольно редкое имя.

– Не надо, – проворчала она. – Обычное имя, средней красивости и нисколько не редкое. Я не дура, со мной можно говорить нормально, без дешевой лести.

Я пожала плечами:

– Мне действительно нравится имя Маргарита, но я готова не развивать эту тему, если вам она неприятна. Итак, Рита, где мы можем поговорить?

Она подумала, наклонив голову с гладко зачесанными назад волосами.

– Не могу предложить ничего лучше, чем кафе на верхнем этаже. Кухня там отвратительная, но кофе варят хороший.

– Отлично.

Рита еще раз перехватила свою сумку (я хотела было предложить ей помощь, но не решилась, заметив ее решительно задранный нос) и направилась впереди меня к лифту. Я, кстати сказать, и не ожидала, что в этом старом здании существует лифт. Да еще такой современный: бесшумный и вместительный. Кроме нас, в него набилось не менее десяти человек, но наверх мы поднялись за считаные секунды.

В круглой, как башенка, кафе-«стекляшке» тоже суетились люди. У всех на лицах было написано такое деловое и озабоченное выражение, что несведущему человеку могло показаться, будто он наблюдает не за служащими модной индустрии, а как минимум за работниками сверхсекретного конструкторского бюро. Но тем проще было затеряться в этом царстве деловых людей; взяв по кофе и «наполеону», мы с Ритой уединились за крайним столиком, скрытым от глаз алюминиевой колонной, на всякий случай отключили телефоны и приступили к беседе.