— Давай, сынок…

Сироткин вразвалку вернулся к тендеру. Последние Амины слова он то ли не расслышал, то ли проигнорировал. Ами сунул сотню в нагрудный кармашек, покатил дальше. У своих можно одалживать без проблем. Тут все друг у друга одалживают и все без проблем, отдают. Потому что куда в этом Матароте денешься? Людей немного, все на счету; один раз обманул, второй… и привет — больше на помощь не рассчитывай. Так что все всем пока дают. Кроме анархистов, которые вообще не в теме. Им закон в принципе не писан. По идее, им и бабки-то ни к чему, как квинтэссенция буржуазного общества. А вот поди ж ты: любят деньги не меньше какого-нибудь проклятого эксплуататора, за медяк удавятся. Интересно, почему это?

А вот и бар. Резная веранда с двумя длинными деревянными столами, тяжелые скамьи, стеклярусная занавеска, умеющая приветствовать каждого входящего особенным, только ему присущим звоном. Заглянешь за занавеску, а там — небольшой зальчик со стойкой и еще десятью столиками. А еще — разноцветные индийские драпировки, павлиньи перья, ситар без струн, и в уголке — хитро сощурившийся ушастый будда. Как в Гоа.

Так он, вообще-то, и называется, этот бар: “Как в Гоа”. Потому что это место — Гоа — есть только одно, и другого такого не сыскать на скучной и суетной земле. Будд, к примеру, много, а Гоа одно. Поэтому все остальное может быть только “как в Гоа”, да и то лишь очень и очень приблизительно. Так на пару объяснили Ами хозяева заведения, Давид Хен и его жена Мали.

Давид и Мали там и познакомились — не в баре, а в единственном и неповторимом Гоа. Вообще-то, скорее всего, они были предназначены друг другу еще с раннего детства, но так уж получилось, что никто об этом не знал: ситуация весьма распространенная в нашем сумасшедшем мире. Оба родились в Стране в один и тот же день, мамаши совершенно одинаково таскали их верхом на бедре и совершенно одинаково меняли им совершенно одинаковые подгузники — возможно даже, с одинаковой частотой. Жили они, хотя и в разных по имени, но, по сути, совершенно одинаковых городках, на одинаковых улицах, одинаково названных в честь одного и того же местного героя Герц-Жабиона.

Им одинаково забивали башку одинаково ненужной школьной белибердой, они одинаково прыгали под одну и ту же музыку в одних и тех же дискотеках и даже, по свидетельству майора Деева, вместе потом служили в артиллерийском полку. Ну разве не поразительно, что за все это время Давид и Мали не встретились даже взглядом? Поразительно, но факт — не встретились. Наверное, слишком большим было их сходство — а большое, как известно, видится лишь на значительном удалении.

После демобилизации молодежь Страны совершенно одинаковым образом отправляется искать себя в одни и те же места. Прибыв, как и все, в Гоа, Давид Хен сразу же явился на берег ласкового моря и огляделся в поисках себя.

— Кого ищешь, брат? — ласково спросили его.

Под ласковым небом Гоа родной язык звучал тоже особенно ласково.

— Себя, — честно ответил Давид.

— Это потом, — сказали ему и ласково сунули в руки трубку. — На, пока, курни.

Давид курнул и закрыл глаза. Когда он открыл их, то обнаружил, что лежит в шалаше на циновке, а рядом, тесно прижавшись к нему, посапывает красивая женщина лет тридцати. Он ласково потрепал ее за плечо и спросил, кто она.

— Я Мали, твоя жена, — ответила женщина, зевая. — А ты кто?

— А я Давид, твой муж, — сказал Давид.

Это было единственным, что он о себе помнил. Они порылись по шалашу в поисках трубки и, не найдя, отправились искать себя. Это оказалось непросто. Дело в том, что со времени их одновременного прибытия в Гоа прошло уже без малого восемь лет, и многое успело подзабыться. Например, фамилию Давида они припомнили только через неделю, а на Мали решили не тратить усилий вообще, поскольку семейной паре вполне достаточно одной фамилии.

Зато Мали вспомнила, что, уезжая сюда, обещала вернуться домой через три месяца. Еще неделю они провели, бродя по ласковому берегу от шалаша к шалашу и безуспешно пытаясь выяснить: что больше — три месяца или восемь лет? Увы, никто этого не знал. Ребятам либо не отвечали вовсе, либо ласково предлагали курнуть. Но Мали и Давид упрямо вознамерились найти себя и трубку не брали. На их счастье, в этот момент на берег прибыла новая партия ищущих себя странников. Один из них уже держал в руках волшебную трубку, когда Мали обратилась к нему. Услышав вопрос о месяцах и годах, новоприбывший впал в экстаз. До этого он только слышал о просветленных, а теперь видел их своими глазами!

— Вы нужны там, — твердо сказал он. — Сворачивать время вы уже умеете. Осталось научиться разворачивать пространство. Это поможет нам решать территориальные конфликты. Пойдемте, я куплю вам билеты на самолет.

Билеты? Давид и Мали даже не спросили куда. Какая разница, где искать себя? На счастье, в новой стране говорили на том же языке, что и в Гоа. Они обнаружили это еще в самолете. В течение всего полета Давид и Мали сидели неподвижно, взявшись за руки и тревожно поводя глазами по сторонам. Странные, обрывочные воспоминания подрагивали в их взбаламученных душах, как галлюциногенный гриб на тонкой ножке. Авиалайнер еще не успел толком приземлиться, как соседи дружно повскакали с мест и, толкаясь, принялись обрушивать свой багаж с полок на головы друг другу.

— Давид, — прошептала Мали на ухо мужу. — У меня такое чувство, будто я вот-вот что-то вспомню.

— У меня тоже, — так же шепотом отвечал он. — Мы вот-вот найдем себя, Мали. Вот увидишь.

Но нет. Этого не произошло ни в салоне, ни при выходе из самолета, ни на паспортном контроле. Этого не случилось даже тогда, когда двери терминала распахнулись, и горячий воздух Страны хлынул им в ноздри запахами горькой пыли, пальмового масла и дизельного выхлопа, и они поневоле остановились, не в силах двинуться дальше. Для того, чтобы окончательно вспомнить, им требовался еще какой-то дополнительный толчок, неведомый импульс, дуновение Будды, хлопок одной рукой, острый всплеск сущностной реальности…

— Эй вы, шанти-манти, че встали, мать вашу в дышло! — послышалось вдруг сзади, и сильный толчок чуть не сбил с ног их обоих. — Жопы-то подвиньте!

Мали и Давид оглянулись. Сперва они увидели гору чемоданов и коробок на багажной тележке, а уже за ней — высохшую сверху и жирную снизу брюнетку с острыми чертами лица, в щедро расшитой серебром блузке и обтягивающих трикотажных штанах, отягощенную, по меньшей мере, центнером золота в виде наушных, нашейных, наручных, набрюшных и наножных цепей и браслетов.

— Ну, че вылупились, каппара на пару? — еще громче прокричала брюнетка. — Проехать-то дадите? Мне что тут, заночевать?

Мали и Давид одновременно сделали шаг назад. Их просветленные лица сияли. Кто-то посторонний усмотрел бы в этом мелком инциденте лишь характерное хамство, услыхал бы лишь сиплый прокуренный голос грубой аборигенки, но ребята-то знали: это сам Будда коснулся их своим невидимым пальцем. Они разом припомнили все-все-все: и свое босоногое детство, и любящих родителей, которые, возможно, уже начали немного беспокоиться, и улицу Герц-Жабиона, и школу, и артиллерийский полк, и, главное, соотношение месяцев и лет, мер и валют, преступлений и наказаний.

Дальше все покатилось стандартным путем. Родители обоих к тому времени уже померли от горя, что вышло весьма кстати в плане наследства. Поначалу ребят мучила ностальгия по ласковому берегу. Позднее, как и всякие настоящие странники, они сумели трансформировать эти мучения в источник дохода — небольшого, но устойчивого. На унаследованные средства Давид и Мали открыли собственный бар. Почему именно в Матароте? — Потому что места у ласкового моря стоили бешеных, неподъемных денег. Потому что в других поселках бары уже были, а здесь еще нет. Потому что с веранды на холме, если хорошенько присмотреться, можно разглядеть за ниткой забора и домами Хнун-Батума далекую синюю дугу морского горизонта, ласковую и крутую, как в Гоа.

Они так и назвали свое заведение — “Как в Гоа”. Поначалу все шло замечательно: настоящий бар с постоянной клиентурой. Наезжали даже из города N. — ежемесячно, в первые дни после выплаты пособия. Родились дети-двойняшки. Мальчика назвали Став, а девочку Авив. А может, наоборот — все постоянно путались, даже родители. Первое имя на местном языке означает “осень”, а второе — “весна” — весьма зыбкие понятия в Стране, где, по большому счету, есть только два сезона: лето, когда жарит солнце, и зима, когда в домах холодно и все отчаянно ждут дождей, которые либо не приходят вовсе, либо льют с такой силой, что смывают в море часть ожидающих.