— Так одеваются все джентльмены, — заявила она.

Победа, однако, нелегко далась ей; даже в пабе слышны были звуки борьбы. Вдруг раздался особенно мощный глухой удар: это миссис Конклин, отлетев, ударилась о стену и села на пол. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что владелица отеля нисколько не возражала против подобного обращения; оно напоминало ей молодость, и ничего другого она бы не поняла. Она просто заметила, что сэр Генри Мерривейл еще хуже, чем ее покойный муж.

Постепенно звуки борьбы стихли. Когда испуганная служанка вкатила в номер Г.М. столик с завтраком, миссис Конклин стояла у окна с видом самым величественным. Ее кивок, когда она указала, куда поставить столик, был достоин римской императрицы из кинофильма. Служанка вышла. Дождавшись, пока Г.М. набросится на завтрак, миссис Конклин села напротив, на краешек стула, и попыталась подольститься к нему.

— Голубчик… — начала она.

Г.М. глянул на нее поверх очков.

— Еще не рассвело, — укорил он ее, — а болтовня уже началась!

— Зачем злиться на малышку Вэтью? — вздохнула миссис Конклин. — Вчера ночью кто-то три раза пальнул из револьвера в доме полковника. Все слышали выстрелы, кроме констебля. — Пышные формы миссис Конклин ходуном ходили от любопытства. — Что там такое было, голубчик?

Г.М. положил нож и вилку. Он ответил обстоятельно; что они а) подстрелили грабителя, б) играли в Вильгельма Телля и в) полковник Бейли чистил револьвер, который три раза выстрелил. Получив столь подробный ответ, миссис Конклин, будучи истинной кокни, отбросила неуклюжие попытки казаться утонченной и изысканной и обрушилась на своего постояльца, обозвав его всякими нехорошими словами из своего обширного словарного запаса.

— Видишь это окно, женщина? — спросил Г.М., зловеще указывая на окно вилкой.

— Ха! — ответила миссис Конклин, внешне возмущаясь, но внутри тая от восторга. — Неужели мне грозит такая страшная участь?

— Даже не сомневайся. Я уже старик.

— Нет, голубчик, — твердо возразила миссис Конклин. — Вас можно назвать по-всякому, и не всегда хорошо, но только не стариком. — Она покачала головой, испустила глубокий вздох, но тут же лукаво улыбнулась. — За то, что вы такой скрытный, — добавила она, — я тоже не расскажу вам о бое, который сегодня был в моем спортивном зале!

— Что за бой?

— Мой муженек, — Вэтью всхлипнула и поднесла к уголку глаза носовой платок, — перед смертью соорудил в погребе настоящий спортзал. Прекрасный ринг, обнесенный канатами; перчатки всех размеров; большой гонг — его чуть не расколошматили, когда били в него смеха ради.

— Но о каком бое ты толкуешь?

— С участием его святейшества, — отвечала Вэтью.

— Скажешь ты, наконец, в чем дело? Какое еще свя… Погоди! — Г.М. начал догадываться. — Неужели ты говоришь о викарии?

Представления Вэтью о том, как надо именовать духовных особ, равно как и о церквях, были довольно смутными. Она действительно имела в виду приходского священника, но упрямо придерживалась прежней терминологии.

— Сегодня, где-то без десяти двенадцать, — продолжала она, — он пришел ко мне в паб и спросил, можно ли все устроить. Я ответила: «Конечно», потому что, когда кто-то дерется, выпивки расходится в сто раз больше. Потом его святейшество идет прямиком в лавку Тео Булла, а там полным-полно народу.

— Угу. Заранее знаю, что было дальше.

— «Доброе утро, мистер Булл, — говорит его святейшество так вежливо-вежливо. — Пора сделать обеденный перерыв. Не хотите ли, — продолжает его святейшество, — спуститься в паб, где я надеру вам задницу?»

— Послушай, женщина! Ни за что не поверю, будто Хантер ругается, как газетчик…

Вэтью небрежно отмахнулась от него:

— Не то чтобы он именно так выразился на самом деле. Я просто передаю общий смысл. А Тео поплевал на руки и заявил, что ему ничего на свете так не хочется. Только вначале Тео послал за одним дюжим фермером по имени Джим Сомерс и попросил его быть секундантом. И еще Тео потребовал, чтобы бой судил мистер Уэст.

— Уэст, вот как? — задумчиво сказал Г.М. — Им легко удалось его разыскать?

— Нет, голубчик. Им пришлось вытащить его из постели, как вот сейчас вас, и кое-кто уверяет, будто он был бледный как смерть. Но мистер Уэст сказал, что согласен судить матч… Ну и народу было! — продолжала Вэтью тоном благоговейного ужаса. — Могло показаться, будто вся округа набилась в мой паб. Тео Булл заявил, что он не какой-нибудь любитель и не баба, чтобы драться жалких три раунда. Он потребовал пятнадцать раундов, как у профессионалов, да к тому же самые легкие перчатки из всех — на четыре унции.

Сэр Генри Мерривейл, не выдержав, вскочил из-за стола:

— Думаешь, я не знаю, сколько весят самые легкие перчатки? Да будет тебе известно, женщина, в Кембридже в девяносто первом или девяносто втором году…

Но Вэтью уже дошла до самого интересного, а потому не слушала Г.М. Она вскочила со стула и вприпрыжку выбежала на середину комнаты; ее пышные золотистые волосы плясали, все тело ходило ходуном; левую руку, сжатую в кулак, она выставила вперед, а правую завела назад.

— Бам! — ударил гонг на первый раунд. Тео Булл начал со свингов, от которых мог уклониться и ребенок. Его святейшество дал Тео под дых… — она продемонстрировала как, — а потом добил его апперкотом. В первом раунде Тео четыре раза валился на канаты, а во втором раунде уже не поднялся… Но Тео настоящий спортсмен, это всем известно. Когда он очухался, то заявил, что, мол, бой был честный, а потом и предложил: «Поставьте против него Джима Сомерса!» Все завопили и так и сделали. Джим выше и тяжелее его святейшества, а его святейшество ведь только полутяж, не больше. Джим не умеет драться по-настоящему, зато правой он быка способен уложить.

Г.М., поглощенный рассказом, не сводил глаз с прекрасной Вэтью.

— Да, голубчик, вот это был бой! Джим немножко наказал его святейшество; в четвертом раунде пришлось-таки ему поваляться на полу. Но наш священник тоже молодец: как начал молотить Джима по физиономии — то левой, то правой! К девятому раунду оба глаза у Джима так заплыли, что он почти ничего не видел и все время мазал… Тогда мистер Уэст (он поступил неправильно, потому что наш попик вел по очкам; но он поступил разумно, и это всем понравилось) остановил бой и объявил ничью. Все завопили и принялись жать друг другу руки. Его святейшество перекричал всех и заявил: как только он примет ванну, он ставит всем присутствующим по пинте горького.

Вэтью замолчала, выбившись из сил.

— Голубчик, — через некоторое время сказала она, — вчера они ненавидели его, как лютого врага. Сегодня он самый уважаемый джентльмен в Стоук-Друиде. Вот смех, правда?

— Не знаю. Мне что-то не смешно.

Вэтью по-прежнему стояла посреди комнаты, уперев руки в бока. Неожиданно глаза ее наполнились слезами; стекая вниз, слезы проделали глубокие дорожки в ее макияже. Она посмотрела в потолок.

— Уж в чем, в чем, а в боксе я разбираюсь, — хрипло призналась она. — Кид Трелони… Из Поплара он был. Выступал в легком весе; а уж быстрый какой — никто не мог его зацепить! Мне тогда только семнадцать было…

Наступило долгое молчание.

Сэр Генри Мерривейл, тихо ворча, сел. Очень сосредоточенно он всадил вилку в оставшийся на тарелке кусок яичницы и продолжал колоть его, не поднимая головы.

Но миссис Конклин не могла оставаться в подавленном состоянии больше двух-трех минут. Наскоро утерев лицо перед большим зеркалом, висевшим в простенке между двумя окнами, она решила вернуться к повадкам знатной дамы, какой ощущала себя до прихода служанки. Откинув волосы назад и полуопустив веки, она обратилась к Г.М. так напыщенно, что он от гнева закрыл глаза.

— На самом деле, — заявила Вэтью, — мне кажется, такая демонстрация со стороны святого человека очень, очень недостойна. Подумать только — кулачный бой!

Г.М. ткнул в ее сторону вилкой.

— Еще раз попробуешь изображать из себя актрису Полу Танкерей, — сказал он, — и я тебе сердце вырежу из груди. И вот еще что. Неужели, по-твоему, церковные власти хотят, чтобы приходские священники были унылыми тюфяками? Вот уж нет! Наш преподобный Джеймс — хм! — возможно, слишком завелся и зашел слишком далеко. Но провалиться мне на месте, сегодняшнее происшествие — лучшее из того, что могло случиться! Так и передай всем твоим гостям.