- Ох, не говори так! Этого я не вынесу.
Натка уныло прощается, переходит улицу и спускается в душное, злое метро. Час пик. Плотная людская масса впихивает ее в поезд. А дома ждет не дождется Зина.
Бедная мама, съежившись в кресле, зябко кутается в большую полосатую шаль: последние годы все мерзнет. На столе горка грязной посуды; обедали, пили чай, потом Зина варила для себя кофе. Натка, конечно, тоже бы что-нибудь съела, но на нее бросаются с двух сторон:
- Ну, как?
Все, что можно, смягчая, стараясь щадить, Натка рассказывает. Мягко советует: надо подождать, повременить.
- Да ты, я вижу, рехнулась! - кричит сестра. - Он там с какой-то блядью...
- Зина, ты что? При маме...
Но разве Зину уймешь?
- Говорила тебе, иди к завотделом! Там у них не твой идиотский завод! Это же Минсредмаш! Там с него сдерут стружку, живо домой прибежит как миленький!
- Но сейчас другое время, - напоминает Натка.
- Во тебе - другое! - Ей под нос суют здоровенную фигу. - Ишь ты, другое! Всякие шлюхи будут у порядочных женщин мужей отбивать!
"Неужели она нарочно?" - пугается Натка. А Зина и не собирается держать камень за пазухой; она швыряет его в сестру - прямо в сердце.
- Что молчишь? - зло смеется она. - У самой небось рыльце в пушку!
- Девочки, не ссорьтесь, - пугается мама.
Натка молча уходит в кухню, подходит к плите, чиркает спичкой о коробок. Спичка сразу ломается. Дрожащими пальцами Натка вынимает другую, зажигает газ, ставит на конфорку суп. Влетает Зина.
- Что ж ты ушла? Тут такое творится, а она, видите ли, ушла! Обиделась... Нашла когда обижаться!
- Я с работы, - сухо напоминает Натка. - И, насколько я понимаю, тебе удар судьбы пообедать не помешал?
- Ах та-а-ак... Супом меня попрекаешь? Ну, спасибо, сестрица!
Грохает входная дверь, с потолка сыплется штукатурка.
- Натуся, ты плачешь? - увидев, что дочь смеется, мама пугается еще больше. - Что с тобой?
- Ох, мамочка, ох... С Зиной нашей как ни кинь - все клин...
- Детка моя, Зиночка у нас нервная...
- Садись, мамуль, выпей чаю - согреешься. Хорошо, что нет Лены.
- Да, ты уж ей не рассказывай.
- Почему мы все это должны терпеть?
- Потому что родная кровь.
Часть вторая
Затерявшись где-то,
Робко верим мы
В непрозрачность света
И прозрачность тьмы.
Максимилиан Волошин
1
- Медвежонок, ты меня любишь?
Натка молчит, зарывается глубже в подушку. Хорошо, что темно и не видно ее лица.
- А у нас годовщина. Нам скоро пять, медвежонок. Ты не забыла?
Нет, она не забыла.
- Дима, скажи, почему мы врозь, когда так хорошо вместе?
Дима напрягается, каменеет.
- Мне не хочется говорить об этом.
- Так стыдно делить тебя с другой женщиной...
- Сколько можно повторять: ни с кем ты меня не делишь. И хватит об этом!
- Но я не могу, не могу, - всхлипывает Натка. - И когда ты говоришь о любви, мне все кажется, ты надо мной смеешься.
- Почему? - поражен Дима. - Что за бред, Натка?
- Да какой уж там бред... - Слезы ручьями текут по щекам. Изо всех сил Натка старается хоть не всхлипывать. - Зачем ты спрашиваешь? Для чего? Хочется еще раз услышать, что тебя всегда ждут, а ты прибегаешь и убегаешь...
- Я же сказал: не хочу больше об этом...
Его плечо - как скала. Натка задыхается от обиды и гнева, самой настоящей ненависти.
- Не могу, не могу, - пытается она объяснить.
- Ну, если тебе без меня будет легче... - тянет Дима.
Что такое он говорит?.. Жар охватывает обнаженное Наткино тело только что его ласкали и миловали, а теперь могут бросить?
- Да, наверное, легче...
Словно кто-то другой произносит эти слова: разве могут они друг без друга?
- Давай подождем немного, - тут же отступает Дима. - Отметим нашу годовщину, потом решим.
Какая там годовщина? Что отмечать? Чего решать? Слова, слова... Страшно и стыдно лежать с ним рядом, голова раскалывается от горьких, сумбурных мыслей. "Так, наверное, и бывают инсульты", - задыхается Натка. Собрав все силы, рывком встает с дивана, сгребает свои вещички и торопливо скрывается в ванной. Что же делать? Господи, подскажи! Расстаться с ним она, конечно, не сможет. Ждать, пока бросит? Что у него там за Оля такая? Чем его держит? Тем, что больна? Говорит, что-то с сердцем. Может, врет? Но ведь не поехала же она в Коктебель... Страшно выходить из ванной, страшно видеть Диму. Он уже оделся, заварил чай, разобранная постель прикрыта небрежно брошенным покрывалом, волосы приглажены мокрой щеткой. Диме пора домой. Дима торопится.
- Иди, - слабо говорит Натка, - я еще немного побуду.
- С чего ты взяла, что мне некогда? - злится на ее догадливость Дима. - Дай мне хоть выпить чаю.
Прохладный поцелуй на прощание - голодное тело накормлено, нежность уничтожена дурацкими вопросами неблагодарной Натки, - ритуальная фраза:
- Я тебе позвоню.
Да не нужны ей больше его звонки! Они давно уже не приносят радости, после них еще тяжелее. Давно не знает она, что сказать: о самом главном, единственно важном говорить не велено... И все время чувствует Натка, что нет у них будущего, а значит, и настоящего.
Эти женщины... Что им в конце концов надо? Он же любит ее, действительно любит, ведь она ни минуты в этом не сомневается! Никогда, ни с кем не было ему так хорошо, ничего подобного - даже близко! - он не испытывал: такого медленного, глубокого, нескончаемого наслаждения. А какая у нее кожа - тонкая, как у ребенка, а волосы - запах свежести и травы! Зачем ей духи, когда так чудесно, изумительно пахнет кожа? И эти ее прямые плечи, стройная, без единой морщинки шея, фиалковые глаза - смотрят задумчиво, строго, и такая в них глубина... О чем же она все думает? Какие мрачности перед ней маячат? Ведь так повезло в жизни! Есть теплый, надежный дом, есть мама и дочка, есть он - преданный, любящий, постоянный! И с работой повезло, по-настоящему, по-крупному повезло: одних изобретений десятка два, не меньше, и это у женщины! В чем же, черт побери, дело?
Дима спешит домой и сердится, злится, спорит мысленно с Наткой. Кто возит Софью Петровну к врачам? Кто прошлым летом занимался с Леночкой биологией? Разве поступила бы она в МГУ без его уроков? А обои?.. Кто тем же летом клеил обои? Что ли, не он? Зачем же Натка все портит? Отчего так часто у нее на глазах даже слезы? Вечно женщины путают любовь с браком, а это, между прочим, совершенно разные вещи!