Даже родная жена удивится: «Так вот с каким симпатюлей, оказывается, я жила все эти годы!..» Тёща — и та уронит случайную слезинку скорби о кончине столь прекрасного юноши…

Я тряхнул головой, освобождаясь от назойливых размышлений.

Вдруг возникло ощущение, что кто-то смотрит мне в спину… Пристально, как сквозь прицел снайперской винтовки…

Зевнув, наклонился зашнуровать ботинок, мельком кинув взгляд из-под локтя. Вроде бы никто не пялится, все смотрятся безобидно… Померещилось!..

Тем временем похороны шли своим чередом. Гроб уж заколотили, и теперь готовились опустить в зияющую в земле дырку.

Есть такое, неизвестно откуда взявшееся и, на мой взгляд, очень тупое мнение, что убийцу как магнитом тянет на место похорон жертвы, Вначале-де стоит он в задних рядах присутствующих, а в самый кульминационный момент, когда тело уже предают земле — вдруг выбегает из-за чужих спин к могиле, падает на колени у самой ямы, и слезливо возопляет: «О, прости меня за то, что я тебя угрохал!..»

И в приступе раскаяния — колотит головой о землю, а потом — покорно подставляет запястья для наручников служителям Фемиды, и понуро уходит под конвоем…

Не знаю, каким же кретином надо быть, чтобы притащиться на похороны убиенного тобою же (разве что — он твой ближайший родственник, и твоё отсутствие на его похоронах слишком бросалось бы в глаза)…

И уж тем более надо быть болваном в квадрате, чтобы, взяв на душу грех смертоубийства, потом взять да и раскаяться, и во всём сознаться!.. Если ты такой уж совестливый, то не надо было и мочить, а коль замочил — то на хрен совеститься, и лишать себя тех выгод, которых с помощью этого убийства и добивался?!.

Но это — в теории так рассуждаю, а на практике — мало ли какие есть идиоты?..

Вот поэтому я и держал наручники наготове, бдительно зыркая в негустую толпу вокруг гроба, и поджидая тот момент, когда мокрушник начнёт рвать на голове волосы, вопя: «Вяжите меня — это я Аллочку угрохал!..»

…Не дождался. Окружающие смотрелись одинаково серо и скучно, всем явно хотелось лишь одного: чтоб похороны кончились поскорее. Никто не спешил каяться!..

Двое бомжистого вида работника кладбища небрежно шмякнули ящик с трупом в наспех вырытую яму.

И тут же туда полетели первые комья земли…

После похорон — напросился к скворцовской семейке на оказавшиеся недолгими поминки, а потом, когда немногочисленные гости начали расходиться из скромной двухкомнатной квартиры Скворцовых в неказистой пятиэтажке, — задержался у них, навязав разговор об Алле, её знакомых и биографии.

Рассказывала мать — спокойно, без крика и надрывных истерик… Показывала какие-то документы, фотографии из альбома, школьные дневники, табели, тетради… Её младшенькая сидела молча в кресле, в противоположном углу комнаты, и оттуда швыряла голодные взгляды на мою ширинку. Сперва это смешило, потом — настораживало, а в конце — утомляло.

Я, скромный районный опер уголовки, женским вниманием не избалован. Не чтоб — вообще и ни с кем… Но и не кидаются на меня толпами полуодетые дамочки, спеша порвать мою одежду вздрагивающими от похоти ручонками… А тут — такой аншлаг!..

Что, так хочется из забытого Богом и государством посёлка перебраться в чуть ли не «первопрестольный» (по здешним меркам) Энск?.. Так, во-первых, ты ещё подожди, пока паспорт получишь, и, во-вторых, я ж в некотором роде — женатый человек… Это что — не препятствие?..

И я попытался по возможности не обращать внимание на сексуально озабоченную малышку, сконцентрировавшись на рассказе мадам Скворцовой о старшенькой…

…Алла родилась в скромной работящей семье. Отец — шахтёр, умер от сколиоза, когда ей исполнилось пять лет. Мать — медсестра в местной больнице, там же подрабатывала на полставки уборщицей. Была ещё парализованная в 1989-м году бабушка, занимая целиком одну из комнат, — хрипела, стонала, жрала, пукала, воняла, слезилась взглядом, короче — отравляла существование домочадцев. (В прошлом году она наконец-то откинула тапки, так что я её уж не застал).

С раннего детства Аллочку окружали грязь, телесный и душевный смрад, дикие нравы одичавшего шахтёрского люда, где взрослые — вечно пьяны и злы как собаки, а малолетки (чтоб выстоять и не быть растоптанными жизнью) — сколачивались в «стаи», живущие по общеизвестным законам всех «стай», расправляясь с «чужаками» и повседневно контролируя поведение «своих»…

С измальства Алла проявила самостоятельность характера, не терпя никакой опеки над собою, и всегда стремясь поступать по-своему.

«Я ей всегда говорила: хорошим для тебя это не закончится!..» — без особых сожалений в голосе, а лишь сухо констатируя факт, вздохнула мать.

Вырастала среди мальчишек Алла таким же сорванцом, как и они, была одной из них, и даже больше — стала у них заводилой и лидером!.. Умела хорошо драться, но не в том смысле, что владела в детстве какими-то приёмами, а — не боялась драк, как боятся их большинство девчонок… Стойко переносила боль, и могла пойти на страдания во имя того, чтоб её противники пострадали ещё больше.

Но это — лишь половина правды. А другая половина — в том, что отстаивавшая своё достоинство и самостоятельность в каждодневных конфликтах и стычках, в душе оставалась Алла доброй и мечтательной, с острой тягой к справедливости, с осознанным желанием приносить какую-то пользу разным хорошим людям… Вот и о парализованной бабушке заботилась ведь в основном именно она. Как сказала мать: «Была со старухой совсем не брезгливой…»

Училась хорошо, почти на одни пятёрки, участвовала в областных олимпиадах (именно во время одной из них, побывав в Энске, «влюбилась» в сумасшедший городской ритм жизни)… Школу заканчивала в классе с медицинским уклоном, намереваясь затем, окончив мединститут, стать врачом, спасать людям здоровье и жизни.

«У неё в детстве прозвище было — Колокольчик… — торопливо закурив, и пустив в мою сторону струйку дыма, сообщила мать глухо. — Смеялась она… так звонко1.. Словно серебряный колокольчик звенел… Это я её так однажды назвала, в шутку, а прозвище к ней — пристало, любила она его… Но это — только для близких, а для дворовой компании она была «Скворцом»!..»

Я листал фотоальбом, наблюдая, как от страницы к странице большеглазая девочка с симпатичными кудряшками наливается очарованием и воинственностью, расцветая и превращаясь из гадкого утёнка в прекрасную орлицу…

Вот фото её выпускного класса. Она — самая красивая во всём 11-Б, — трепетная улыбка, мечтательные глаза… Тогда в них ещё не было пронзительного блеска, так характерного для её позднейших фотографий… В Энск она уезжала славной девушкой, пусть и не без сумбура в голове…

Это город ожесточил её душу.

…Её жизнь после школы могла повернуться и по-иному. Мать, оказывается, хотела, чтобы она поступила в размещённое в Прямом Ухе ПТУ по одной из шахтёрских специальностей, тогда учёба не помешала бы её уходу за тогда ещё живой бабушкой, а после ПТУ она смогла бы (теоретически) устроиться на одну из ещё не закрытых шахт…