— Ричмонд должен быть подвергнут остракизму, и он будет ему подвергнут, в этом вам ничего изменить нельзя, но я не хочу, чтобы вы думали, что такие случаи и впредь будут для вас проходить безнаказанно. Я, например, могу подать на вас в суд хотя бы за незаконно занимаемое жилье Джозефа Кобли, и вам гарантированы по крайней мере шесть месяцев тюрьмы. Это не значит, что я так поступлю, это просто такой, скажем, контрфорс вашим сегодняшним, да и не только сегодняшним, поступкам. Я не всегда буду таким снисходительным. Если вы при этом рассчитываете на свои деньги, то это опять-таки доказывает, что вы не понимаете ситуации. У нас с вами могут быть прекрасные отношения на какой угодно почве, но я хочу предупредить, с тем чтобы в дальнейшем не происходило подобных эксцессов.

Закончив свои наставления довольно жестким менторским тоном, Гэвин подождал вопросов, не дождался и стал поворачиваться, чтобы уйти.

Холл выстрелил в него сквозь кафедру, изуродовав полированную фанеру тремя белыми вертикальными оспинами; во вторник, еще до уроков, ребята разглядывали их с восхищением и совали пальцы в отверстия, потом, правда, интерес поугас.

Друг-приятель сорок четвертый сбил Гэвина с ног как международный экспресс, политика отбросило к двери, и он в четверть секунды перестал представлять единое целое с городом Эдмонтоном. Кровь из пробитой шеи хлестнула вверх, залила пол-лица и одно стекло очков; правую руку Гэвин откинул по полу назад, словно собираясь приветствовать Холла на римский манер.

Восточно-азиатскому телохранителю пуля вошла в скуловую кость и вышла сзади головы, прихватив с собой затылок со всем содержимым на противоположную стену. Улыбка сохранилась на его лице, но теперь в ней проступило что-то скорбное.

Спустившись в проход. Холл печально посмотрел на дело рук своих. В этот момент дверь с громом отворилась, и в класс ворвался Кантор с винтовкой в руках. С первого же взгляда было ясно, что деловые планы Гэвина претерпели существенные изменения.

— Зачем ты убил его? — закричал Кантор.

Холл сделал неопределенное движение плечом:

— Сам не знаю. Что-то накатило. Он, кажется, хотел меня классифицировать, а я классифицировал его... Моя классификация, как видишь, оказалась вернее.

Христианские тенденции в Канторе отступили под напором инстинкта самосохранения:

— Нас убьют.

— А ты что, когда-нибудь в этом сомневался? — спросил Холл. Он вдруг почувствовал усталость. — Убьют, конечно. Постараемся, чтобы попозже... Ладно, я сам не рад. Надо как-то выкручиваться. Вот что... Вот что, я сейчас съезжу в город, а ты возьми обе магазинки и сядь там, в кустах. Если до вечера не вернусь, иди в Монтерей, на реку не показывайся. Чековая книжка у тебя. Молчи, делай, что я говорю.

Шериф обедал в кругу семьи. Имя и лицо его начисто стерлись в памяти, детей у него было двое, а жена вроде бы рыжая. Вся компания сидела за столом, когда Холл появился в дверях и произнес:

— Простите, шериф, вас можно на одну минуту?

Шериф, что-то дожевывая, поднялся и вышел на солнцепек.

— Обратите внимание, — сказал ему Холл. — Это машина вашего друга Гэвина. А это его очки. Видите, все в крови. Дело в том, что я только что его застрелил. У себя в школе. Он ко мне заехал, и мы с ним поссорились. Да, там был еще другой — и его тоже. И вообще, я решил искоренить вашу банду, которая сверхъестественно задевает мое больное самолюбие. Нет, движений никаких делать не надо. Я вижу, вы без оружия. Что же вы, шериф. Сейчас я сяду в машину и тихонько поеду, а вы пройдите со мной метров этак сто — чтобы не возникло соблазна сбегать домой и пальнуть мне в спину. Ваших друзей я жду у себя.

И Холл медленно тронулся, а шериф угрюмо поплелся рядом.

— Вот еще что, шериф. Кантора сейчас нет в городе, он ни о чем не знает, так что его оставьте в покое. Должен же у вас остаться хоть один учитель.

После этого Холл уехал и в зеркало заднего вида успел увидеть, как шериф со всех ног припустил обратно по улице, мимо спящих в теньке собак.

— Кантор, где ты там, — позвал Холл. Он отогнал машину подальше и подошел к дому пешком. — Иди сюда. Шерифа я постарался довести до белого каления, не знаю, как получилось, но, думаю, скоро все это вахлачье примчится сюда. Моли бога, чтобы они не стали размышлять — если засомневаются хоть на минуту, нам крышка.

Кроме полуторакилометрового прибрежного откоса, зарослей лозняка и ельника, дом Кобли (а равно и школу) отделяла от реки еще и ложбина, которую талые снега и дожди мало-помалу углубляли в заправский овраг, сворачивающий к Тойве.

— Вот там сядь, над овражком, в елках, а я устроюсь около дома. Сиди тихо, стреляй только если они начнут отходить за школу. Но это вряд ли... Дождись, пока они залягут в этой лощинке, там сам увидишь, что делать. Граната у нас одна — ах, черт, была бы вторая... Вроде едут? Нет? Ну ладно, с богом.

Холл сидел на крылечке и разминал сигарету, когда с проселка, ведущего от города к пристани, свернули и подлетели к дому два джипа с триплексами, опущенными на капоты и густо ощетиненные стволами — в каждом сидело по шесть человек, гэвиновская гвардия прибыла в полном составе. Холл отложил сигарету, взял в зубы кольцо, дернул, со звоном слетел рычаг, рубчатое тельце керамической лимонки описало уставную дугу и плюхнулось на колени человеку, сидевшему рядом с водителем левой от Холла машины.

Ахнуло, косая вспышка плеснула почему-то в сторону, джип обратился в черный каркас, облепленный лохмотьями, опрокинулся на бок, напомнив Холлу вставшую на ребро монету, и задымил бензиновым костром.

Со второго джипа народ моментально попрыгал в траву, шофер успел выдернуть ключ, а уж тормоза — ничего не поделаешь, надо было изловчиться прихватить автомат, так что машина мирно катилась и катилась, пока не уткнулась радиатором в стену дома.

Холл мысленно послал ей проклятие — дурацкая коробка наполовину закрыла ему видимость, приходилось стрелять наобум под колеса, а зайдут за школу — пиши пропало. Стрельба трещала пока беспорядочно, и Холл отполз от крыльца, обежал дом и пару раз пальнул с другого угла — хрен редьки не слаще, теперь не было видно, что творится напротив овражка.

Делать нечего, пришлось рискнуть шкурой всерьез, выскочить из-за прикрытия и залечь под колесами, два тут же сели осями на землю, вот спасибо; доблестные мстители сажали гостинцы в необъятные коблевские бревна в непосредственной близости о головы Холла, он откатился назад — хорошо, низина, — втолкнул на место новую обойму. Господи, сейчас они пристреляются.

Но тут кто-то сообразил, что от взбесившегося учителя можно отделаться гораздо дешевле. Пятеро воинов, прикрывая один другого, перебежали в вожделенную лощину, шестой остался бездыханно лежать в двух шагах от того места, где он соскочил с джипа. Скрывшись за природным бруствером, пятерка, посовещавшись, разделилась — двое направились вниз, к Тойве, чтобы зайти Холлу в тыл, двое продолжали прижимать его к дому, а один, задрав пятнистую куртку, вытащил гранату — солидный «огнетушитель» на длинной деревянной ручке — прикинул расстояние и сорвал чеку.

Все это было прекрасно, но никто из них не думал о том, что на их спины, перекрещенные подтяжками и облаченные в разноцветный камуфляж, меж еловых ветвей с грустью смотрит Кантор Мартиньяк. В нем до последней минуты жила безумная надежда как-то договориться, но, завидев «огнетушитель», он понял, что надеяться больше не на что. Кантор согнул палец, и явившаяся из тьмы варварских веков машина затрясла его щуплую фигуру.

Все закончилось в пять секунд. По склону заскакали пыльные фонтаны, кто-то, упав на колени, обернул к Кантору разверстую в безмолвном вопле пасть, кто-то просто уронил голову и съехал на дно оврага; тесня подружек, покатилась по слежавшейся хвое последняя гильза, а спустя отмеренные мгновения поднялся песчаный столб, расшвырял и засыпал тела.

Отряхивая плечи и волосы, Кантор выбрался из ельника; Холл, со своей стороны, тоже поднялся, подошел и посмотрел на полупогребенные взрывом трупы. Он кивнул: