– Скажите мне, по крайней мере, что вы никого другого не любите и у меня есть надежда разбудить, вернуть к жизни ваше сердце.

– О! В этом я могу вам поклясться! Я не люблю и никогда никого не любила! Я стану любить вас как сестра… и это чувство я отдаю вам безусловно так же, как и мою безграничную преданность вам. Знаете, в моем сердце не могут жить одновременно ненависть и любовь. Позднее… когда я отомщу… когда заживет рана, нанесенная обидой… когда я забуду… Тогда я, может быть, смогу любить.

– Пусть свершится все по вашей воле, Жермена.

– Вы будете для меня как брат?

Князь тяжело вздохнул и сказал:

– Я сделаюсь вашим братом и стану ждать. Моя любовь возникла, увы! между двух могил, и она останется единственной в моей жизни. Она никогда не угаснет.

– Благодарю!.. О, благодарю вас! – воскликнула девушка, взяв обе руки князя в свои и горячо их сжимая.

Молодой человек долго смотрел на нее с обожанием, и, может быть, никогда еще подобное чувство не обращалось на столь достойный предмет. Охваченная сильным душевным порывом, Жермена была в этот момент воистину прекрасна.

Глаза ее, большие, бархатистые, темно-синие, бездонные, смотрели с необычайной добротой и ласковостью, а порой в них мерцал огонь, и тогда приветливость и нежность уступали место выражению неукротимой энергии, почти жестокости.

Волосы, тонкие как шелк, слегка вьющиеся и густые, иссиня-черные, доходили почти до колен. Они прекрасно оттеняли лилейную белизну нежной и чистой кожи. Рот с молочно-белыми зубами красиво сочетался с прямым и тонким носом и округлым волевым подбородком, украшенным очаровательной ямочкой.

Красоту ее нельзя было назвать классической. Она не была ни греческой, ни римской, ни андалузской. Это была красота парижанки. Такое определение как будто бы ни о чем не говорит, но в действительности оно означает многое. Парижанка никогда не бывает похожа на тех величавых, торжественных, безупречно-правильно сложенных кукол, кого американцы и англичане называют «записными красавицами».

Жермена, парижанка до кончиков ее розовых ногтей, обладала качеством, какого совершенно лишены эти богини, чья жизнь проходит в нудном соблюдении установленных правил.

Девушка обладала очарованием, чудным даром, что нельзя приобрести ни за какие сокровища, а парижанка обладает им от природы в высшей степени. Она очаровательно смеется, плачет, танцует, поет, ходит, оживляется или грустит; очаровательно одевается как в хлопчатые ткани, так и в дорогие шелка, равно очаровательна, когда ее украшает скромный букетик фиалок и когда на ней бриллиантовое ожерелье; всегда остается женщиной, по преимуществу единственной, настоящей! Простая работница и светская дама равно наделены этой национальной чертой, ее безуспешно пытаются приобрести иностранки.

Жермена не только являла это очарование, у нее было еще и большое природное изящество – в поведении, в манерах, в беседе, в линиях фигуры… И вполне понятно, почему она с первого взгляда произвела на князя Березова ошеломляющее впечатление.

После решительного разговора они оба долго молчали. Жермена заговорила первая.

– Месье… мой друг, – начала она, не зная, как обратиться к русскому.

– Я вас зову Жермена. Называйте меня Мишелем. Хотите?

– Мишель… Хорошее имя… Я попробую.

– Ведь я – ваш брат.

– Так вот, Мишель, не считаете ли вы, что надо что-то предпринять, чтобы найти моих сестер?

– Да, разумеется. И я жду возвращения Бобино, чтобы начать действовать.

– А где он, этот добрый друг?

– Он отправился покупать у лучшего фабриканта велосипед.

– Он с ума сошел! Он думает ехать сейчас на велосипеде?

– Не смейтесь. Мы с ним поговорили о том, где могут находиться ваши сестры, после того, как их увез священник… несомненно ложный священник.

– И вы считаете, что это место…

– То, где были заперты вы сами, – тихо сказал князь.

Жермена проговорила:

– Вы правы, это возможно. Но этот… этот человек мог найти для них и другое укрытие.

– Это и надо узнать. Во-первых, граф думает, что Бобино мертв. Во-вторых, считает, что вы не знаете, в каком месте находится его дом.

– И я действительно понятия не имею, но вам и вашему другу художнику, конечно, это известно.

– Разумеется, но Мондье вряд ли придет в голову, что мы будем искать именно там. Наконец, если граф надеется меня уничтожить, хотя я думаю лишить его такого удовольствия, он может воображать, будто я не предприму никаких шагов.

– А Бобино?

– Как раз к этому мы сейчас подходим. Он силен, ловок, хитер и, к тому же, несомненно храбр. Он поедет по дороге, ему уже известной по столь горестной причине. И устроится жить у рыбака Могена.

– Но почему на велосипеде?

– В экипаже у него оказался бы нескромный свидетель – кучер, а идти пешком слишком долго и он может не успеть.

– Это правда.

– Вот почему я предложил ему купить велосипед и дал взаймы; наш друг очень горд и просто взять деньги не соглашался. Он поехал покупать…

Раздался звонок у входной двери.

– Вот, наверное, и он… Я ведь для всех закрыл свои двери, кроме как для ваших врачей, Мориса Вандоля и Бобино.

Князь приоткрыл окно, чтобы посмотреть во двор, действительно ли приехал друг на стальном коне.

Как раз в этот момент из окна нижнего этажа дома напротив, находившегося метрах в ста от жилища князя раздался выстрел, и князь Мишель, глухо вскрикнув, отпрянул и упал около постели смертельно испуганной Жермены.

Убедившись, что смерть миновала князя и поразила монахиню, Бамбош выбежал из дома минутой позже Владислава.

Но, вместо того чтобы мчаться за врачом, как Владислав, он бросился в лавочку, где Брадесанду, попивая винцо, раскладывал бесконечные пасьянсы.

– Плати быстро, и бежим! – без предисловий выпалил Бамбош.

– Что случилось?

– Вместо того, кого надо было убрать, убрал другого.

– Промахнулся, что ли?

– И хозяин мой лопнет от злости. Ну, пошли… быстро!..

Брадесанду расплатился.

– Я готов, – сказал он. – Но ты без шапки. Схватишь насморк, и, что хуже, будут обращать внимание прохожие. Необходим какой-нибудь колпак…

– Одолжу у кого-нибудь из посетителей, на вешалке полно шляп, а ты давай свой плащ, а то я в ливрее, меня сразу засекут.

– Плащ мне самому нужен, вечером иду в гости.

– Куда это?

– На улицу Элер. Там справляет новоселье Регина Фейдартишо [30], и я приглашен.

– Ты хорошо одеваешься, и у тебя хорошие знакомства.

– Регина дружит с Андреа, и Андреа меня ей представила… Там будут крупно играть, а я никогда не проигрываю, ты ведь знаешь.

– Значит, у тебя все по-прежнему с Андреа… с прекрасной дочкой мамаши Башю…

– Ее барон де Мальтаверн совершенно на мели и не стесняется водить дружбу со мной. Кроме того, ведь я букмекер, бываю всюду, и господа из большого света мною не брезгуют.

– Хватит болтать, быстрее давай накидку, и уж раз ты ею дорожишь, то проводи меня до патрона, там что-нибудь найдется из верхней одежды.

Оба проходимца переоделись тутже, впитейном зале. Бамбош облачился в плащ дружка, схватил с вешалки чью-то фетровуюшляпу, и они отправились на площадь Карусель.

У потайного входа в дом графа Бамбош вернул дружку одежду, они распрощались, и верный слуга предстал перед хозяином, человеком темным, хотя и всем известным в кругу бездельников, называемом «большим светом».

Граф де Мондье и в сорок пять лет еще оставался весьма привлекательным мужчиной. Он выглядел скорее усталым, чем постаревшим. Глаза не утратили блеска, волосы не поредели, и зубы хорошо сохранились. Благодаря постоянным физическим упражнениям у него не было брюшка, щеки не обвисли и под подбородком не образовалось складок. Он еще сохранил и спортивную форму, мог хорошо ездить верхом, фехтовать, быстро ходить, во всем этом не уступая многим, тем, кто был на десять лет моложе.