Он был непременным участником великосветских праздников, увеселительных прогулок и даже оргий; когда требовалось, мог кутить до утра. Он изрядно пил и переходил от одного любовного свидания к другому, не вредя своему здоровью и с полным успехом.

Соучастники всех забав говорили про него:

«Этот Мондье поразителен! Мы все более или менее сдали, а ему хоть бы что!.. Свеж и силен, как тридцатилетний».

Наследник знатной фамилии и большого состояния, Мондье не отказывал себе в любых прихотях и пользовался уважением у людей своего сословия.

Ему ничего не стоило истратить на пустяки или проиграть пятьдесят луидоров, и он никогда не требовал возвратить долг, хотя сам щепетильно возвращал в срок куда как меньшие суммы. Он интересовался красивыми безделушками и лошадьми, понимая в них толк, и охотно выступал свидетелем или судьею в спорах чести.

Граф Мондье – вдовец, но так давно, что никто не помнил графиню, как говорили, умершую родами за границей через десять месяцев после свадьбы, шестнадцать или семнадцать лет назад.

Было также известно, что у него прелестная дочь, мадемуазель Сюзанна, которую граф боготворил. В скором времени девице предстояло выйти в свет, а пока она жила очень уединенно, под присмотром дальней родственницы, во флигеле возле отцовского дома, и ее время от времени видели на прогулке с графом Мондье, но он никогда никого ей не представлял.

Зато сам граф уходил из дому и возвращался когда ему вздумается, иногда вдруг надолго исчезал. В подобных случаях дом его запирали, а мадемуазель с родственницей отправлялись погостить в монастырь Визитации [31], где девица воспитывалась до пятнадцати лет.

В такие дни графу не доставляли почту. Письма, книги, газеты, журналы скапливались у привратницы, которая на все вопросы неизменно отвечала: «Граф путешествует».

Вернувшись из отлучки, что обычно продолжалась не менее шести недель, но редко больше трех месяцев, Мондье неожиданно появлялся в чьем-нибудь салоне слегка загоревший, слегка изголодавшийся по наслаждениям и счастливый, как человек, радующийся возвращению в привычную жизнь большого света, от которой был на время оторван.

Мадемуазель Сюзанна и ее воспитательница и родственница мадам Шарме возвращались из монастыря; жизнь дома входила в обычную колею, столь разную для каждого из его обитателей.

Граф с нетерпением ждал Бамбоша.

По выражению лица он сразу понял, что произошла неудача.

– Ты промахнулся.

– Увы! Да, хозяин. Правда, напиток был высшего качества, доказательство тому – смерть монахини, которая его выпила.

Граф в бешенстве выругался и закричал:

– Бесполезный труп!.. Полиция поднята на ноги… Князь предупрежден об опасности… И Жермена все ему скажет!..

– Уж в этом можете быть уверены. Потому я и прибежал сразу после катастрофы…

– Правильно сделал. Через каких-нибудь четверть часа проклятый Березов может свалиться мне на голову… Надо торопиться. Подожди меня пять минут.

Князь подошел к флигелю, откуда неслись звуки прекрасно исполняемой музыки.

Когда он переступил порог, мелодия смолкла. Девушка, одетая в белое и розовое, с радостной приветливостью поспешно встала.

Она была скорее миловидной, чем красивой: рыжеватая блондинка, среднего, даже небольшого роста, пропорционально и изящно сложенная. Выражение лица было нежным и добрым, но немного робким, как у людей, которые редко бывают в обществе.

– Ах! Какая неожиданная радость! – воскликнула мадемуазель. – Добрый день, папа!

Сюзанна подставила лоб, отец нежно поцеловал, и она спросила ласково:

– Вы пришли, чтобы пригласить меня обедать? И проведете со мной вечер? Сегодня дают оперу Сегюра [32]с участием Селье, Гросс, Розой, Карон… О!.. Это будет великолепно!.. Я мечтала, что вы меня на нее сведете.

Лицо графа расцвело от проявления детской нежности прелестного создания, но тут же он нахмурился, помрачнел и, стараясь как только мог смягчить интонацию голоса, обычно жесткую и повелительную, проговорил:

– Увы, дорогая моя девочка! Мечты почти всегда обманчивы.

– Так я вас не увижу сегодня вечером? – спросила она чуть не плача.

– Ни сегодня вечером, ни завтра, к сожалению.

– Вы уезжаете?

– Да, через три минуты.

– Ах, Боже мой!.. Опять…

– У меня в жизни ведь часто случаются неотложные дела, тем более неприятные, что они разлучают меня с тобой.

– Не надолго? Правда?

– Не знаю. Зависит от обстоятельств. А ты, как я уеду, тут же отправляйся погостить в монастырь.

– Чго ж делать, раз так надо.

– Может быть, тебе там не нравится? – вдруг спросил граф.

– Да нет… Иногда скучно бывает, и затворничество меня тяготит больше всего потому, что я не вижу вас.

Граф опять нежно улыбнулся, тронутый словами дочери, и проговорил слегка дрогнувшим голосом:

– Значит, ты очень любишь своего отца?

– Просто обожаю, потому что он – лучший из отцов! – воскликнула Сюзанна. – Самый лучший! Но у него есть один большой недостаток.

– Какой?

– Он редко со мной бывает.

Это было сказано принужденно веселым тоном, но граф услышал нотки огорчения. Мондье подумал, что надо как-то утешить дочь, однако, посмотрев на часы, тут же вспомнил: Березов!.. Жермена!.. Бамбош!.. Неудавшееся преступление… Надо готовиться к другому!.. Бежать…

И любящий отец, трепетавший за свою дочь, искавший для нее самого надежного убежища за стенами монастыря, этот нежный отец, считавший совершенно обычным делом обесчестить любую девушку, вздохнул, взял в обе руки очаровательную головку Сюзанны, поцеловал и удалился, сказав:

– Ты ведь тотчас же поедешь в монастырь, не правда ли? Слышишь? Сейчас. Прощай, дорогая!

– Прощай, дорогой, любимый папа!

Ровно через пять минут граф был уже в комнате. Он быстро сложил в чемодан заранее подготовленные и упакованные бумаги, дал чемодан в руки Бамбошу и позвонил.

Явился слуга и вопросительно посмотрел на хозяина. Граф сказал, не вдаваясь в объяснения:

– Я уезжаю, стереги дом.

– Месье может быть спокоен и положиться на меня, – ответил слуга.

На площади граф с Бамбошем взяли извозчика.

– На Северный вокзал!

Пробыв некоторое время там, они покинули помещение, возле бульвара сели на другого извозчика и отправились на шоссе д'Антен к тем домам, что отделяют улицу Прованс от улицы Жубер. Там граф вышел первым и сказал Бамбошу:

– Пусть этот извозчик отвезет тебя до улицы Трините, там его отпустишь и доберешься пешком с чемоданом до улицы Прованс, дом два, спросишь месье Тьери.

– Понял, патрон.

Затем граф, как бы прогуливаясь по улице Жубер, добрался до ее середины, позвонил в дом весьма скромного вида и поднялся на четвертый этаж, как человек, хорошо знакомый с местом.

Пятнадцать минут спустя Бамбош спрашивал у консьержки в доме два по улице Прованс:

– Скажите, я могу увидеть месье Тьери?

– Третий этаж, дверь направо.

Молодой человек быстро поднялся и позвонил. Открыл довольно тучный человек, ни о чем не спрашивая, сказал:

– Прошу вас.

Они миновали две комнаты, обставленные во вкусе зажиточного буржуа, и остановились в третьей, служившем одновременно рабочим кабинетом и гостиной.

Бамбош с острым любопытством уставился на неизвестного, одетого в просторный кашемировый [33]халат. Парень несомненно никогда не видал раньше этого крепко сложенного полноватого господина в очках с золотой оправой, со спокойным благодушным лицом, обрамленным пышными седеющими бакенбардами и густыми седыми волосами, зачесанными хохолком, как у покойного месье Тьера [34]. Перстень и запонки с крупными бриллиантами, высокий воротничок и белый галстук вокруг шеи… в общем, вид старого провинциального нотариуса или рантье [35]образца 1860 года.