Когда-то Хэвиленд был весьма обходительным, полицейским. Это сущая правда. И Карелла, и Мейер, и лейтенант Бирнс, и другие старожилы 87-го участка хорошо помнили времена, когда Хэвиленд ещё держал себя в руках.

Он был профессионалом, хотя совершенно не таким, как Карелла или Клинг. Это был разъяренный буйвол, который кричал, рычал, сопел, хрипел, бодался и раздавал удары направо и налево.

А зверем он стал потому, что в один прекрасный день пришел к выводу: нет никакого резона оставаться милым, улыбчивым, добродушным полицейским. Произошло это так.

Как-то раз Хэвиленд шел по улице, думая о своем, и вдруг увидел драку. Ему показалось, что шайка подростков напала на милого, улыбчивого, добродушного юношу, и он решил проявить героизм. К тому времени подростки вдоволь натешились потасовкой, перспектива выбить барабанную дробь на голове полицейского показалась им заманчивой. Хэвиленд вынул револьвер и очень тактично выстрелил в воздух раз-другой, давая понять молодежи, что на сцену выступил Закон, с которым шутки плохи. Но один из юнцов, вместо того чтобы преисполниться почтения к Закону, ударил Хэвиленда куском свинцовой трубы по руке и вышиб из неё револьвер, а его приятели превратились в юных барабанщиков.

К тому времени, когда они исполнили несколько популярных мелодий, рука Хэвиленда была сломана в четырех местах, а его физиономия напоминала мясной фарш, дважды пропущенный через мясорубку.

Сломанная рука болела адски. Но самое печальное было в другом: врачи, опасаясь, что кости срастаются неверно, решили снова сломать руку. Хэвиленд только-только дослужился до детектива третьего класса и боялся, что сломанная рука помешает его дальнейшей карьере. Но боялся он напрасно. Рука срослась правильно. Роджер Хэвиленд снова стал нормальным человеком, если не считать едва заметного сдвига в его психике после неудачной попытки сделать людям добро. Хэвиленду и прежде случалось вступать в диалог со свинцовой трубой. У сотрудника 87-го участка немного шансов выжить, если он не знает, как возражать свинцовой трубе, бейсбольной бите, монтировке или иным веским доводам своих оппонентов. Но впервые за время работы в полиции Хэвиленда избили те, кому он пытался помочь. Он начал подозревать, что и симпатичный юноша, которого он пытался защищать, не только был среди тех, кто потащил его, уже безоружного, добивать в закоулок, но и нанес ему несколько очень ощутимых ударов. Так не поступают с добрым самаритянином. Так не поступают даже с недобрым самаритянином.

На больничной койке Хэвиленд принял важное решение. Отныне, решил он, пусть все эти мерзавцы идут туда-то и туда-то, а также их отцы и матери. Сволочи все до одного! Провались они все сквозь землю! Пусть весь мир катится туда же. Отныне Роджер Хэвиленд будет печься лишь о Единственном и Неповторимом. О себе самом! Все остальные пусть идут туда-то и туда-то.

Это был черный день для человечества. И в первую очередь для всех тех, кому пришлось расхлебывать кашу, которую заварила шайка подростков, избившая когда-то Роджера Хэвиленда.

С другой стороны, если бы Роджер Хэвиленд придерживался однажды избранного курса, он был бы жив и сейчас. Но так уж устроен человек. О, губительная снисходительность к ближнему! Если бы Хэвиленд всегда и во всем оставался тем негодяем, которым он решил стать, все шло бы отлично. Но его погубило благородство.

Потому-то в его гибели и впрямь есть что-то несерьезное.

В тот вечер Хэвиленд ушел из участка в десять тридцать пять. Он сказал Карелле и Хейзу, дежурившим вместе с ним, что собирается сделать обход. На самом деле он решил выпить чашку кофе и отправиться домой. Из дому он позвонил бы Карелле и сказал, что все нормально и он едет домой. Любой мало-мальски опытный полицейский знает такие маленькие хитрости.

Вечер выдался приятный, и Хэвиленд решил немного подышать свежим воздухом. А потому, прежде чем сесть в метро, он устроил себе небольшую прогулку. Хэвиленд не искал приключений на свою голову. Напротив, он был из тех, кто умело избегал ненужных осложнений. Конечно, если его припирали к стенке, он не праздновал труса. Но напрашиваться самому? Нет уж, спасибо! Хэвиленд оставлял этот героизм! В мире ведь полным-полно героев.

Иногда бывает приятно пройтись даже по территории восемьдесят седьмого участка. Но местные жители тут ни при чем. Что касалось Хэвиленда, то все эти жиды, пуэрторикашки, макаронники и чернокожие могли идти туда-то и туда-то. И вообще, все люди на свете могли убираться к чертовой матери! Кроме Единственного и Неповторимого.

Бывают минуты, когда улицы Айсолы вдруг замирают и в наступившей тишине можно услышать, как бьется пульс большого города. Такое случается весенним вечером, когда небо черное-пречерное, а в нем луна, круглая, как пупок проститутки, и когда все вокруг благоухает.

В такие минуты Хэвиленд отдыхал душой. Он вспоминал, что родился и вырос на этих улицах, гонял жестянку с приятелями, а потом влюбился в ирландскую девчонку Пегги Мал-дун. Сегодняшний вечер располагал к воспоминаниям.

Хэвиленд шествовал по улицам 87-го участка и ни с кем не здоровался. Велика честь! Он шел, выпрямив спину, с высоко поднятой головой, и на его губах играла кривая усмешка. Хэиленду было хорошо, хотя он ни за что не признался бы в этом.

В конце улицы был бакалейный магазинчик, его хозяина звали Тони Ригатони, а кличка у него была Тони-Тони. Хэвиленд вдруг решил заглянуть к Тони-Тони и поздороваться с ним, хотя особенно его не жаловал. Однако каждый человек, возвращаясь с работы, имеет право заглянуть к кому-то из знакомых и поздороваться.

Тут-то и началось самое интересное.

Подойдя к магазину Тони-Тони, Хэвиленд увидел, что перед входом на тротуаре сидит хорошо одетый человек. Не похож на хулигана или алкоголика. Впрочем, не исключено, что сам Хэвиленд, опьяненный вечерней свежестью, стал хуже соображать. Обычно он подходил к таким типам и рычал: «А ну-ка, поднимайся, подонок!» Но сейчас он поступил иначе – не спеша приблизился к человеку и, остановившись у витрины, вежливо осведомился:

– Вы плохо себя чувствуете, мистер?

И тут, можно сказать, повторился тот самый давний эпизод, когда Хэвиленд неудачно выступил на защиту симпатичного юноши. Похоже, и сам Хэвиленд это понял: во всяком случае, где-то в голове у него раздался предупреждающий сигнал, потому что он потянулся за револьвером, но было уже поздно.

Прилично одетый молодой человек стремительно вскочил на ноги и плечом толкнул Хэвиленда в грудь с такой силой, что тот врезался в витрину. Негодяй же бросился наутек.

Хэвиленд не знал, что Тони-Тони валяется в магазине под прилавком, избитый до полусмерти. Он не знал, что молодой человек совершил налет на магазин и, когда он сматывал удочки, Тони-Тони выстрелил ему вдогонку из пистолета, который держал у кассы. Хэвиленд не знал, что сразу после выстрела Тони упал и потерял сознание, а молодой человек сидел на тротуаре, потому что пуля Тони угодила ему в плечо. Хэвиленд не знал ровным счетом ничего.

Он успел понять лишь одно, что, потеряв равновесие, падает в витрину. Стекло разлетелось на множество осколков, Хэвиленд почувствовал острую боль и закричал со слезами в голосе: «Ах ты, сволочь, гад поганый, да я тебя...» – но больше ничего сказать не успел. Это были его последние слова.

Один осколок перерезал ему яремную вену, другой впился в горло, и на свете не стало детектива Роджера Хэвиленда.

Тем временем молодой человек добежал до угла, плюхнулся в «Додж» выпуска 1947 года и укатил. Старуха из местных видела, как автомобиль рванул с места и исчез, но не заметила номера. После того как машина скрылась, она наклонилась к тротуару и стала шарить рукой в потемках, а потом испуганно заморгала, потому что обнаружила на руке кровь.

Когда на место происшествия прибыл детектив Коттон Хейз, у бакалейной лавки собралась уже толпа старух. Карелла остался в участке, а Хейз, едва поступил вызов, сел в патрульную машину и поехал разбираться. Старушки почтительно расступились перед ним, потому что прибыл Закон. Надо сказать, что Коттон Хейз неплохо воплощал собой Закон. Его рыжая голова с седым прочерком-молнией возвышалась над толпой, как если бы ей явился капитан Ахав в исполнении Грегори Пека[4].