Федя схватил фонарик и почти сбежал по трапу. Вот дверь кают-компании с китайскими драконами, буфет — тараканье царство, где, бывало, он дежурил по вечерам… Несколько шагов по коридору правого борта, каюта буфетчика, рядом — Федина, с эмалированной дощечкой над дверью: «Стюарды». Каюта маленькая, двухместная. Федя открыл рундук, пошарил на верхней полочке. «Астрономия» Шульгина в темно-красной обложке, «Навигация» Беспалова, «Астрономический английский ежегодник»… и вот, наконец, в его руках черная клеенчатая тетрадь. Федя сразу успокоился. Теперь все в порядке.

Нет, не все. Он вынул из нагрудного кармашка фотографию, завернутую в плотную бумагу, осветил место над койкой, где торчали четыре осиротевшие кнопки, и бережно прикрепил ее на прежнее место. Таня вновь улыбнулась ему.

Великанов вышел на палубу. Темно. Из машины доносился негромкий ритмичный стук — захлебываясь, с трудом работал насос, выкачивая воду из балластов. Хлопнула топочная дверца в котельной. Зазвенела по железным плитам настила лопата — там сгребали уголь. Раньше Великанов не обращал внимания на такие звуки из недр парохода. Теперь каждый стук и шорох касался его, капитана, и воспринимался всем его существом. На корме он услышал жалобное мычание. «Коровы остались без воды. И, наверно, голодные». Федя прошел к загородке и пошарил в кормушке. Так и есть, пусто. Шершавый язык лизнул Федину руку. Он различил две рогатые черно-белые головы.

У ручного насоса на крючке висело ведро. Во время рейса здесь умывались солдаты. Федя накачал воды и вдоволь напоил животных. Потом принес охапку сена. Все это он делал в темноте, почти на ощупь.

«Ку-ка-ре-ку!» — неожиданно раздалось чуть не над ухом. Великанов вздрогнул — звонкоголосый петух напугал его. За первым пропел второй, потом третий, дальше Федя потерял счет. «Тоже надо бы покормить… ну, потом… Капитан Гроссе любил курятину», — вспомнил Федя. Махнув рукой на загородку для птиц, он прошел на мостик.

Море утихало. Зыбь лениво накатывалась с наветренного берега, изредка заплескиваясь на палубу. Ветер переменился и стал задувать с юго-запада. Вообще-то хорошо, что ветер изменил направление, но Федя боялся западного ветра, он мог затащить пароход еще плотнее на мель. Тревожные мысли. Беспокойной будет вся ночь. Но надо держаться, быть капитаном.

Феде Великанову вдруг вспомнилась его бабушка, Елена Петровна, и ее рассказы о казаке Ерофее Хабарове, проникшем к реке Амур почти три века назад. Елена Петровна утверждала, что она приходится праправнучкой знаменитому землепроходцу. «Я ведь тоже Хабарова», — не раз говорила она Феде. Правда, доказательств о родстве со знаменитым земляком у нее было.

Казак Хабаров положил начало труду России на Дальнем Востоке. Его подвиг в Приамурье дорог русскому сердцу. Хабаров строил крепости, укреплял города… Ну, а если он был пращуром бабушки Елены Петровны, то и с Федей он одних кровей.

Для Великанова Дальний Восток был не просто частью русского государства, а землей, на которой он родился и вырос. Кому же, как не ему, потомку казака Хабарова, защищать свою землю от чужеземцев! Ерофей Хабаров — в бархатном кафтане и собольей шапке — казался ему былинным богатырем, которому надо стараться подражать во всем. Он представил, как бы поступил Хабаров, появись он сейчас в Приморье. Вот бы побежали от него японцы!..

Историей родного края Федя очень интересовался. Сколько отважных, предприимчивых людей вскормил Дальний Восток! А сколько сынов русского народа показали здесь свои силы и способности! Мореплаватели, известные всему миру, путешественники — бесстрашные исследователи родной земли.

И Великанов старался быть похожим и на казака Хабарова, и на капитана Чирикова, и на Невельского. Но особое чувство он питал к прапорщику Комарову, скромному основателю военного поста на берегу бухты Золотой Рог — зародыша Владивостока. Во всяком случае, здесь к чувству восхищения была примешана немалая доля хорошей зависти.

К ночи вновь навалил густой туман. Но как только Никитин свистнул в переговорную трубу и сказал, что он готов действовать, Федя не раздумывая стал выбирать якорь.

Машина заработала… Вначале малым ходом. С восхищением смотрел Великанов на иссиня-черный дым, медленно, словно нехотя, выползавший из трубы и растворявшийся в тумане. Превосходный дым. Ох, какой же замечательный парень Виктор Никитин!

К радости молодых мореходов, ветер совсем стих. И тут наступил наконец самый критический момент. Пароход сдвинулся с места. Вот он уже слушается руля… Теперь Федя, весь подобравшись, отсчитывал время поворотов. Ему помогала Таня: не без страха она впервые в жизни встала за руль. Ломов измерял лотом глубины. Последние, самые волнительные минуты…

Все! И все хорошо. Чуть покачиваясь, оставляя за собой пенный след, «Синий тюлень» выходит в открытое море. Дальше от бухты, от камней, скорее, скорее! Федя поставил телеграф на полный ход.

Когда подсчеты показали, что пароход и в хорошую погоду не должен быть виден из лагеря за высоким восточным мысом, машину застопорили. Все четверо — вся команда — собрались в штурманской: надо было решать, что делать дальше. Совещание длилось недолго, решение единогласное: идти в Императорскую гавань, к партизанам.

Настроение у всех — как в большой праздник. Еще бы: спасли пароход, оставили с носом беляков!

— Друзья! — сказал Великанов. Он едва сдерживал волнение. — Мы победили карателей, «Синий тюлень» в наших руках. Вы знаете, что это такое? Мы поможем партизанам, будем перевозить для них разные грузы. Мы заведем на нашем пароходе новые порядки. У нас будет маленькая плавучая республика. Друзья, все будет по-новому. Будем такими, как мой отец — он погиб за революцию — или как прапорщик Комаров, — не забыл Федя своего любимца. — И дисциплина будет у нас крепкая. Мы все сделаем, не надо только думать, что трудно… Виктор, машинист Никитин, полный вперед!

— Есть полный вперед! — вскочил Никитин.

— Но, — улыбнулся Федя, — пока объявляю часовую передышку. Потом, пожалуй, будет не до этого.

Все расселись посвободнее, вытянув усталые ноги, расслабив натруженные руки… Помолчав, стали вспоминать кто что. Особенное впечатление произвел рассказ Ломова, как у них на «Кишиневе» в прошлом году чума случилась.

— Настоящая чума? — округлила глаза Таня.

— Конечно! Везли мы китайских пассажиров в Чифу. Заболел один, потом другой. Наш медик говорит: чума. Пришли в Чифу. Карантинный врач — англичанин (порт китайский, а врач английский). Он, как узнал, что у нас, кубарем с трапа! Мы медицинскую помощь просим, а портовые власти вместо этого на нас два катера с пулеметами. Это на случай, если мы на берег задумаем сойти… А на борту у нас к тому времени двенадцать мертвецов. Выходит дело, всем погибать… — Ломов потрогал свою бородку. — Ладно. Я все это к чему говорю: наш старпом Бочек, Александр Павлович, добровольцем взялся чумные трупы в гробы уложить, карболовкой залить — и на баржу их.

Власти баржу подали нехотя, и то после того, как наш капитан пригрозил на весь мир по радио объявить, что творят англичане. Баржу потом вместе с гробами подожгли, горящую вывели в море и потопили…

— И все это Бочек один делал? — возмутился Федя. — Неужели никто не помог?

— Нет, не один. С ним стармех Лепсин и трое матросов работали — Соколов, Жильцов и Лацит. Все добровольцы. Досталось им. Трупы закостенели. В гроб не сразу уложишь. Приходилось кому руки, кому ноги ломать…

— Жильцова я знаю, — сказал Федя, — нашу мореходку кончал.

— Вот это моряки! — восхищенно воскликнул Никитин. — Настоящие моряки! — Машинист хотел сказать что-то еще, но…

Таня вскрикнула и показала на дверь.

В двери стоял американский проповедник.

С взлохмаченной головой, одутловатый от пьянства, Томас Фостер как ни в чем не бывало поигрывал молитвенником.

— Простите, — сказал он, — куда все подевались? Где капитан, где поручик, где мадам Веретягина?

— Разве вы ничего не знаете, ваше преподобие? — пришел в себя Федя. — Пароход выбросило штормом на мель, все съехали на берег. «Синий тюлень» взяли в свои руки мы…