— Не глупи, — возразила мать, — девочка просто загорает нагишом там, где ее никто не видит. Все вполне невинно.

— Невинно? — повторила Берти с улыбочкой.

Следующие несколько дней мне было трудно оставаться самой собой. Я испытывала странное беспокойство, как будто мой секрет уже раскрыт и над тайными свиданиями с Френсисом нависла какая-то угроза. Я ощущала, что дюны больше не принадлежат нам двоим, одним нам. Ведь папа прошел всего в нескольких шагах от того места, где мы с Френсисом… Эта мысль вызывала во мне холодную дрожь.

Но Френсис был по-прежнему весел. Он дарил мне радости жизни, заставляя смотреть проще на все проблемы и выдуманные сложности. Я узнала каждый дюйм его тела, но с каждой новой встречей открывала что-то неизведанное и удивительное. «Боже мой, — думала я, — как прекрасно устроена жизнь, когда любишь.»

В одно прекрасное утро, когда мы играли, закапывая друг друга в песок, на пляже неожиданно появилась Верти в красном купальнике. Мы едва успели одеться.

— Можно позагорать с вами? — поинтересовалась моя подруга, с интересом рассматривая отпечаток прекрасного тела Френсиса на песке.

— Если хочешь, — отозвалась я. Она улыбнулась своей двусмысленной улыбочкой и подошла к Френсису совсем близко. Я мысленно расхохоталась — это было такое откровенное и пошлое заигрывание, что, естественно, никак не могло подействовать на моего любимого.

— А если я тоже буду приходить сюда загорать? — снова спросила она.

— Пожалуйста, — отозвался Френсис.

«А сможем ли мы теперь оставаться вдвоем, »— спросила я себя. Но сразу откинула подозрения. Ну, пару дней Берти будет являться на пляж, но потом ей надоест уединение, берег и море, и она снова станет ездить в город на корты.

Следующий полдень она провела с нами. Френсис вел себя так, словно между нами ничего не было, он даже ни разу не взял меня за руку. Я пару раз попыталась поймать его взгляд, но он избегал этого. Мы играли в мяч. Берти несколько раз сделала вид, что спотыкается, а потом просто повалилась на песок. Френсис сел на корточки и стал осматривать ее коленку.

— Ничего не вижу, — любезно заметил он. Берти встала и несколько секунд хромала, но потом забыла о своей маленькой хитрости и снова стала носиться, как Прежде.

Все получилось именно так, как я и ожидала. Пару дней она загорала и купалась с нами, а на третий заявила, что ей все надоело и она едет играть в теннис. Мы с Френсисом снова остались одни.

Как-то раз воскресным вечером Джон вернулся с рыбалки какой-то красный и слишком возбужденный. Мама тут же поставила ему градусник — температура повысилась, а горло покраснело. Мы вызвали своего домашнего врача, и тот прописал пенициллин и сказал, что лучше положить Джона в больницу или придется дежурить у его кровати, не отходя ни на минутку. Так что нам с мамой и Нелли пришлось меняться и сидеть с ним по очереди. Мне удалось коротко переговорить с Френсисом и объяснить, что несколько дней мы с ним не сможем встречаться.

Температура не спадала, несмотря на пенициллин, и мы очень боялись, что у мальчика разовьется отек горла. Я с ужасом смотрела на его красное лицо и страдающие глаза, первый раз понимая, что значит для человека родной брат. Он никогда прежде не болел, и у меня никогда не было и мысли о том, что его можно потерять.

На третий день утром я сидела у его кровати, когда Джон открыл глаза и, прокашлявшись, попросил дать ему кусочек шоколадки и попить. Потом он съел шоколад и выпил чуть не литр молока, и я поняла, что он выздоравливает.

Мне очень хотелось пройтись, и я попросила Нелли подменить меня. От нескольких дней сидения взаперти у меня стала такая тяжелая голова и ужасно хотелось глотнуть свежего воздуха. Я вышла на берег моря, вышла с мыслью о Френсисе — мечтая о нашей чудесной встрече.

Ноги сами несли меня в сторону нашего убежища. Очки я как всегда забыла дома и щурилась от ослепительного — в сравнении с полумраком комнаты больного — солнца. Ноги сами несли меня по песку к любимой ложбинке между дюнами. Я поднялась на пригорок и остановилась — сердце екнуло от дурного предчувствия. Мне показалось, что я мельком заметила кого-то на траве, но была в этом не уверена.

И тут я увидела Верти и Френсиса. Обнаженные, они лежали на нашем с Френсисом месте. Красный купальник Берти сох рядом на траве.

Они настолько были заняты друг другом, что не видели и не слышали ничего вокруг.

Это был мой последний взгляд на Френсиса. Больше мы никогда не виделись, да он и не искал встречи. Я только слышала, что он оставил медицину и занялся бизнесом.

Поздно вечером папа вернулся из города. Берти еще не пришла, а мама и Нелли уже отправились спать. Папа тяжело сел в кресло на веранде. Я тогда еще не поняла, что он хорошенько выпил. Я никогда не видела, чтобы он был так печален после пьянки, чаще он приходил веселым, оживленным и довольно сентиментальным. Но в тот вечер движения его были раскоординированными, а голова уныло поникла.

— Тебе не надо было вести машину в таком состоянии, — заметила я.

— Почему нет, дорогая?

— Ты слишком устал.

— Ничуть. И вообще — что ты знаешь об усталости?

— Тебе налить чаю?

— Нет. Лучше содовой. Виски я достану сам. Ну что, Хелен, у тебя был хороший день?

— Да, прекрасный.

— Слава богу, что Джон поправился. Я привез ему новую книгу о рыбной ловле. Она в машине.

— Принести?

— Нет, подожди. — Он отпил виски. — Мы с тобой давным-давно не разговаривали, Хелен. Ты любишь лето? Я имею в виду по-настоящему? Ты получаешь от него удовольствие?

— А разве может быть по-другому?

— По-другому, — повторил отец. — Да, когда молод и беззаботен, как ты, по-другому и быть не может. — Он откинулся в кресле. — Эх, мне бы твои годы! Никаких проблем, даже думать не о чем, только о том, как развлечь себя.

— Точно.

Он снова выпил.

— И все же бывают дни, Хелен, когда не мешает посоветоваться со своим старым отцом, правда?

— Ну, наверное.

— А потому знай — ты всегда можешь придти ко мне. Всегда. На самом деле я не так стар, как тебе кажется.

— Да, я знаю.

— И не забивай голову вчерашней ссорой. В любом браке бывают моменты, о которых потом жалеешь. Ты ведь уже взрослая, чтобы это понять? Нам с мамой хорошо вместе. Остальное ничего не значит. Ни-че-го.

— Боюсь, Верти завтра уедет, — бросила я вскользь.

— Да? Почему? Ей здесь не нравится?

— Нравится, но ей что-то нужно сделать в городе, да и каникулы почти кончились.

— Да, мы тоже вернемся, нам придется вернуться.

— Налить еще содовой? — в отчаянии спросила я, заметив, что он говорит с большим трудом и запинаясь.

— Спасибо, малыш, не надо. Пора спать. Ты не знаешь, где мама держит снотворное?

— На туалетном столике. Только не пей его сегодня.

— Нет, выпью, тогда я проснусь позже… Отец ушел в спальню, и я услышала, как он сбросил туфли. Я вымыла стакан, из которого он пил, поставила его на место, а потом принялась ходить туда-сюда по комнате. Спать не хотелось — было очень душно, и вскоре по стеклам застучали первые капли дождя.

Занятия в школе начинались в середине августа, и мы вернулись в город за пару дней до этого. Лето осталось позади, но все еще было очень тепло. Все время жарило солнце, листья в саду пожелтели, а прудик почти высох.

После нескольких недель, проведенных на море, моя спальня казалась меньше, но все остальное было таким же, как раньше. Я долго рассматривала себя в большом зеркале. Ничего не изменилось, даже в уголках рта или глаз не появилось никаких морщинок. Это было молоденькое загорелое личико с довольно-таки красным обгорелым носом. Тело тоже ничего не показывало. Ничего. Я легла на кровать и уставилась в потолок. Сколько уже дней кряду я чувствовала себя умирающей? Неделю, не больше. Неужели это навсегда? Мне надо было выплакаться. Я лежала и ждала, прислушиваясь, как в отдалении стучит мячом Джон. И наконец через час в груди что-то екнуло, а потом вдруг я зарыдала. Рыдать, упиваясь своим унижением, было довольно приятно. Жалеешь себя, распаляешься, снова жалеешь, пока не успокоишься, обновленная, как после долгого крепкого сна.