Сами они — баронеты и лорды, будущие пэры, которых лишь невинная шалость, вроде пристрастия к покеру, пари или почерку своего папаши на векселе (By Jove! ведь герб же всё равно один и тот же и так же уважаем!), заставила совершить переход на индийском линере и вступить в ряды колониальной армии.

Местных уроженцев офицеров, отбывших обязательный учебный ценз в Англии, в этом обществе редко можно было встретить. Эти чудаки, большей частью отпрыски захудалых или разночинных семейств, сидели по своим казармам, возились с новобранцами и дрессировкой диких, норовистых, злых, как бенгальские тигры, пони. Эти, большей частью неуклюжие, загорелые, как голенище, ребята отсылались куда-нибудь на южную оконечность полуострова или в гористые дебри Непала и Бутана; здесь они не стеснялись не только говорить с чернокожими туземцами как с равными на их варварских наречиях, но ходили даже босиком по примеру своих солдат, по целым неделям не отдирали от щиколоток и голеней впившихся в ноги при переходах через болота местных маленьких, но жёстких пиявок и, наконец, возвращались в Бенарес или в Калькутту в таком виде, что людям порядочного общества оставалось лишь с ужасом таращить на них глаза.

И вдруг в обществе не этих одичавших чудаков, а представителей самого, что называется, «high-life», появляется на правах своего человека какой-то там… авиатор!

Но позвольте! Что же, собственно, это понятие собой представляет? Звание? Учёная степень? Чин?.. Ничего подобного! Авиатором может быть любой слесарь, механик, приказчик. Никакого ценза не требуется. Да и, по существу, разве не всё равно, авиатор или, скажем, мой Джимми, которому я закатил оплеуху не дальше как вчера за то, что он не догадался разбудить меня, когда я заснул в автомобиле по дороге из офицерского собрания и наткнулся прямо на дивизионного командира, обратившего внимание на мою живописную позу… Разумеется — это почти одно и то же…

Шофёр и больше ничего! И извольте вот здороваться с ним за руку, справляться о здоровье, о погоде, передавать ему хлеб за столом, ему, мать которого, наверное, торгует омарами и селёдками где-нибудь в самом грязном углу Монмартра… Понимаю, если бы он был спортсмен, просто спортсмен, который свёртывает шею для собственного удовольствия, а призы проигрывает в покер или… гм… просто отдаёт взаймы на неопределённое время случайно очутившемуся в нужде товарищу из такого же хорошего общества! Это — другое дело. Но авиатор, накапливающий призы, зарабатывающий полётами деньги! Фи! Schoking!.. На его полёты можно смотреть, у него можно учиться, но поддерживать с ним знакомство…

Всё это на самом деле, разумеется, не выражалось не только словом, но даже взглядом. Но эти безукоризненно вежливые улыбки и рукопожатия, эта снисходительная поспешность, с которой молодые аристократы переходили с Беляевым на французский язык, подчёркивавшая их уверенность, что модный parvenu[20] не может владеть в совершенстве английским, — всё это так действовало на Беляева, что он благодарил Бога, когда в калитке показывалась угрюмая фигура длинного Билля, молчаливым кивком дававшего ему понять, что автомобиль готов и пора на аэродром, на вечернюю тренировку.

Вечером легче леталось, было свежее и тише. Но это же учитывали многочисленные любители авиации обоего пола, и лётчикам приходилось выдерживать в ангарах настоящие осады от желающих испытать «захватывающие впечатления» и пристававших с просьбами «покатать» их пассажирами.

Вечером, как раз накануне официального начала состязаний, у Беляева чуть не вышло открытого столкновения с одним из наиболее корректных и в то же время самых ненавистных ему посетителей сметанинского дома, лейтенантом Саммерсом.

Он не мог не заметить, что невозмутимый с виду англичанин относится к Дине с тем особым вниманием, которое у всех национальностей сопровождает так называемые серьёзные намерения.

За эти три дня он не раз ловил со стороны Саммерса такие взгляды по адресу Дины, которые заставили его самого глядеть на безукоризненного лейтенанта с выражением, мало уступавшим, пожалуй, тому, с которым он рассматривал при свете фонаря во время оно физиономию эстонца Янсона, когда тот обработал его в трюме «Лавенсари».

И, что хуже всего, Беляеву казалось почти очевидным особое внимание самой Дины к молодому англичанину. А когда авиатор узнал из разговора, мельком, что Саммерс один из главных пайщиков предприятий Сметанина, человек, для офицера колониальной армии, исключительно богатый, подозрение его обратилось в уверенность и антипатия — в настоящую ненависть.

В этот вечер лейтенант, совершенно искренно игнорировавший чувства и отношения к его особе со стороны «какого-то механика», довольно благодушно сделал какое-то замечание по поводу технического определения Беляевым электрической индукции, показавшегося ему неправильным с научной точки зрения.

Беляев настаивал на своём определении.

Лорд Саммерс удивлённо поднял брови и, помолчав, в корректнейшей форме «позволил себе» заметить, что он, лорд Саммерс, лейтенант армии Его Величества, имеет честь быть уверенным в том, что он говорит правильно.

— Иметь убеждения не такая уж честь! — с открытой иронией возразил Беляев, чувствовавший всю резкость такого ответа, но не желавший и не имевший сил сдерживаться. — Важно качество этих убеждений.

Лорд Саммерс ещё выше поднял брови и, помолчав ещё больше, «осмелился заметить» представителю «уважаемой нации», что у них, в Англии, солидность утверждения принято прежде всего измерять научной подготовкой утверждающего.

— Но ведь вы же не инженер и не физик? — настаивал Беляев.

— Даже… не механик! — вежливо, с тончайшей иронией добавил лорд.

— Вот видите, — сказал Беляев, не подозревавший всей соли ответа. — А берётесь судить о вопросах чисто научных, да ещё специальных!

— Для которых, по вашему мнению, вполне достаточно теоретических познаний… слесаря! — мягко осведомился англичанин.

— Нет, слесаря, пожалуй, мало… — ответил спокойно Беляев, начинавший наконец понимать, что офицер сам намеревается вызвать его на ссору.

— Или… кузнеца! — ещё мягче осведомился лейтенант.

— Нет, зачем же? Здесь необходим специалист-инженер в качестве авторитета.

— К сожалению, к таковому мы в данную минуту лишены возможности обратиться.

— Отчего же?.. Я к вашим услугам!

— Виноват! Я отнюдь не смею сомневаться в солидности ваших познаний в сфере вашей… летучей специальности, но…

— Нет, зачем же?.. То — тоже сфера моей специальности.

— Не слишком ли вы широкие рамки для неё намечаете?

— Нет, почему же?.. По образованию я — инженер-электрик.

— Вы?

— Я! Почему вас это удивляет? К тому же я ещё студентом работал над этим вопросом и совет профессоров даже издал мою брошюру… Кстати, она даже переведена на английский язык. Я недавно встретил объявление в американском техническом журнале.

— Ах! Виноват! Я не знал… — несколько смутился лейтенант с вежливой, но недоверчивой улыбкой. — Я предполагал, вы узкий специалист в области спорта… Н-но всё-таки я считаю приятным долгом сообщить вам, что вы меня… не убедили. У меня есть брат, специалист-инженер, который…

— У меня есть брат, — внезапно перебил Беляев, вставая и удачно, с самой серьёзной миной подражая деревянному голосу англичанина. — У меня есть брат, доктор-специалист… по внутренним болезням. И я считаю ещё более приятным долгом сообщить вам, что мне до сих пор не пришло в голову прописать вместо него кому бы то ни было даже самой безобидной порции касторового масла… Но вы меня извините, мне пора на аэродром. Нужно проститься с дамами!..

Он вежливо раскланялся с остолбеневшим лордом и быстро направился к веранде, откуда раздавался серебристый смех хорошенькой вдовушки Понсонби и звуки чьего-то тусклого, с покашливанием, голоса, показавшегося ему странно знакомым.

— Дорн? — радостно крикнул он, увидав знакомую длинную сутуловатую фигуру.