Так вот в чем дело! Для этой мерзкой твари совсем неважно — один человек в замкнутом пространстве или нет. Человек пугается не одиночества. Он пугается до такой степени, что не видит в присутствующих людях потенциальных спасителей. Это глобальный страх, это вселенский ужас. На него не действуют никакие доводы, никакие объяснения. Просто ощущение, что если сейчас же не вырваться, то все погибнут, задохнутся, будут безжалостно раздавлены… Спасите! Помогите! Вытащите меня отсюда!

Вероника подхватила обе свои сумки и, бросив на ходу: «Ой, извините, я вспомнила!» — пулей выскочила из купе в коридор.

Сейчас ей было совершенно наплевать, что подумают про нее старушка и курсант, который, видимо, вышел в тамбур покурить. Сердце ее бешено стучало, и она успокоилась только, когда снова оказалась рядом с Томом и прильнула щекой к его лохматой морде.

«Но ведь это же полный абсурд», — думала она, жуя добытый из недр сумки дорожный ужин. Не может же она всю дорогу провести в тамбуре рядом с собакой? С этим надо что-то делать.

Собственно, что ее так пугает, что именно на нее действует? Замкнутость, узость пространства, недостаток воздуха… Все это присутствует в купе. Но ведь в поезде имеются и плацкартные вагоны. Сама она в таком никогда не ездила — у них всегда находились деньги на более дорогие, купейные места. Но зато она проходила по ним, когда они с мамой шли чуть ли не через весь поезд в вагон-ресторан. Еще тогда ее поразила неприятная атмосфера этих вагонов. Чьи-то босые или одетые в дырявые носки ноги, которые не умещаются на полках и торчат на полметра в коридор, так что приходится нагибаться и затыкать нос, чтобы не вдыхать их тяжелый запах… Разудалые компании, которые весь день напролет горланят пьяными голосами песни и ругаются с остальными пассажирами… Толпы детей — они кричат, носятся по всему вагону и не дают спокойно поспать… И еще вечные помидоры с огурцами в мокрых изнутри пакетах, и подвядшие бутерброды с колбасой — и болтовня, бесконечная болтовня случайных знакомых…

Но делать было нечего.

Шел уже пятый день пути.

Вероника ехала в плацкартном вагоне. Проводницы в нем почти не было видно — она появлялась только на станциях, чтобы открыть дверь, а все остальное время беспробудно пила в своем купе на пару с небритым проводником из соседнего вагона. Том сначала жил в тамбуре, но потом как-то незаметно, стараниями собаколюбивых пассажиров, перебрался в вагон.

Приступы клаустрофобии уже не мучили Веронику, а ко всем другим неприятностям она постепенно привыкла. Единственное, в чем она не позволила себе уподобиться другим, так это в стиле отношений с попутчиками. Она попросту не заводила с ними никаких отношений. Только на уровне «здравствуйте», «спасибо», «до свидания». Нет, она поступала так не из чувства презрения или мизантропии. Сейчас, после того, что она пережила, она опасалась людей и не доверяла им. И даже когда соседи по плацкарте просыпались порой от ее криков во сне, она ничего не рассказывала им об истинных причинах своего недуга.

— Извините, это у меня с детства, — сухо говорила она. — Если начну опять толкайте посильнее… — И глотала очередную таблетку элениума.

За прошедшие дни Вероника настолько втянулась в мерный ритм путешествия, что время пролетало гораздо быстрее, чем казалось вначале. Обычно за день в вагоне набивалось порядочно народу, и к вечеру там поднимался невообразимый шум: кто-то играл в карты, кто-то просто громко переговаривался, кто-то включал музыку. Вероника усилием воли заставляла себя отключиться от этого бедлама и от собственных тяжких раздумий и засыпала. Однако за ночь словно происходило некое волшебство. Когда она просыпалась на следующий день, то в первую секунду даже пугалась: «Что это? Людей будто корова языком слизнула. Ни одного человечка. Совершенно пустой вагон…» Но к вечеру все начиналось сначала. И так каждый день.

Однообразие и установившийся порядок жизни сделали свое дело: теперь Веронике казалось, что она родилась в этом поезде и прожила в нем всю свою жизнь. Она уже не мыслила своего существования без монотонного стука колес под полом, без редких остановок, когда состав с шипением тормозил у очередного здания вокзала, пассажиры шумно толпились в коридоре и выходили, чтобы угодить в лапы собравшимся на платформе торговцам.

Вероника выходила на станциях только два раза в день, чтобы прогулять Тома и запастись продуктами. Продавали здесь всякую всячину: пирожки с самыми немыслимыми начинками — от грибов до картошки с луком, парное молоко в пластиковых бутылках из-под пепси-колы, горячую вареную картошку, пересыпанную укропом, свежевыловленную жареную рыбу, завернутую в фольгу, и другие вкусности. Однако, несмотря на это, в какой-то момент Вероника почувствовала, что от длительного питания всухомятку у нее начинаются неприятности с желудком.

«А, собственно, что мне мешает? — подумала она. — Пойду-ка я в вагон-ресторан и поем нормальной горячей пищи. Конечно, Бог весть что мне там не предложат, но все-таки… А то так и язву недолго заработать».

Тома Вероника, разумеется, оставила в вагоне, пообещав принести ему каких-нибудь косточек, а сама отправилась подлечивать исстрадавшийся желудок. Миновав несколько вагонов, Вероника наконец уперлась в ярко покрашенную дверь с пластмассовой табличкой «РЕСТОРАН». Толкнув ее, она прошла через небольшой коридорчик с умывальником, сполоснула руки и оказалась в длинном, непривычно светлом помещении с нарядными, белыми в желтую клетку шторами на окнах.

Этот ресторан, конечно, был похуже того, в который ходили они с мамой, когда ехали в фирменном поезде на юг, но тем не менее все «ресторанные» признаки в нем имелись: скатерти на столах (неважно, какой они свежести), официанты (неважно, что это грубоватые тетки в грязных передниках) и скучающие в ожидании заказа посетители. Таковых, впрочем, было немного — компания из троих уже изрядно принявших мужичков за одним столиком и одинокая женщина за другим. Лица ее Вероника не видела — только мощную, обтянутую джинсовой рубашкой спину и короткий хвост черных с проседью волос с бантом в горошек.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Вероника села за уютный стол у самого окна и стала дожидаться, пока к ней подойдет вялая официантка.

Последние дни Вероника уже почти не вспоминала о своих многочисленных бедах. Кажется, они обрушились на нее в таком количестве, что, наложившись друг на друга, потеряли остроту. Ее душа устала страдать, молодой организм выставил защиту против невзгод. Поначалу ее мучили зловещие картины недавнего прошлого. Как в калейдоскопе, они проносились перед ней снова и снова, пока она, обессиленная, не засыпала на своей верхней полке. Но уже через пару дней Вероника научилась забываться и переключаться на легкое чтение. На станциях она накупала себе журналов, каких-то карманных детективов, любовных романов… Потом с легкой душой раздавала все это соседям по вагону — не тащить же с собой в Москву целую библиотеку.

Все чаще по ночам она вспоминала Максима. Ей грезились его ласковые руки, скользящие по изгибам ее тела, его негромкий, всегда полушутливый голос, его зеленые, обманчиво-печальные глаза. Воспоминания эти были светлыми и безоблачными. Вероника не верила и не хотела верить, что Максим погиб в землетрясении. Лишь изредка будто холодная шершавая рука сжимала ей сердце. «Зачем, зачем ты обманываешь себя?» — звучал в голове проклятый вопрос, и к глазам подступали слезы.

Вероника всегда была спокойной и уравновешенной. Редко выходила из себя, почти никогда не принимала ничего близко к сердцу. Даже когда умерла ее любимая кошка Царица, она не пролила ни слезинки. «Рыбонька ты моя, — шутил иногда Максим. — Такая холодненькая, скользкая, прямо из речки…» Вероника только гордилась своей северной сдержанностью и считала, что лучшего качества для врача не придумаешь.

И сейчас, чувствуя, как в груди у нее что-то рвется, мечется и горит, она стыдила себя за сентиментальность. Ей казалось, что будущий медик — пусть даже ветеринар — не должен позволять себе так раскисать. Но как она ни пыталась, она не могла поставить Максима в один ряд с другими людьми, не могла уместить свои чувства к нему в обычные рамки. Кажется, такое случилось с ней впервые в жизни. Когда они дружили и вместе переживали смешные трудности, которые воздвигали перед ними родители, Вероника не предполагала, что ее чувства к Максиму настолько сильны. Сейчас, только сейчас она начинала понимать, что именно она потеряла…