Незадолго до Дня победы эпидемия гриппа вывела из строя вспомогательную часть труппы, встал вопрос об отмене «Спящей красавицы». Мы, четверо гардемаринов, пришли к Дудинской (тогдашнему художественному руководителю) и сказали, что вполне сможем сыграть «друзей принца», ибо наизусть знаем все их мизансцены (речь, разумеется, шла не о классическом танце, а о мимансе). После нескольких репетиций нас одели в трико и выпустили на сцену, где мы вставали в картинные позы. -

Где-то посредине между личным участием в трех спектаклях Мариинки и балом в венской ратуше в моей биографии есть еще один эпизод, связанный с балетом, точнее — с балеринами. В 60-х годах, когда я работал в Токио, на гастроли в Японию прибыла балетная труппа Мариинки. В ее составе были две народные артистки — когда-то девушки из кордебалета, с которыми мы, юные курсанты, вместе участвовали в «Спящей красавице» весной 1945 года.

Встретиться с собственной юностью всегда волнительно. Я повез своих гостей в первое высотное здание Токио — гостиницу «Нью Отани». Вращающаяся терраса на ее крыше позволяет любоваться ночными огнями столицы. Но главная достопримечательность там — коктейль «Перл». На эту смесь рома, лимонного сока и льда кладется лепесток свежей розы и настоящая жемчужина, выращенная на плантациях Микимото. Выпив коктейль, можно взять ее себе.

Объясняя все это, я вдруг заметил на лицах своих спутниц тень тревоги. И понял ее причину. Обе гадали, которой из них я отдам свою жемчужину. В голову пришло решение, достойное царя Соломона. Я подозвал официанта и заказал еще три коктейля «Перл». В моем распоряжении оказалось уже шесть жемчужин. На следующий день каждой из балерин доставили в гостиничный номер пару сережек и подвеску. Оправлены они были в позолоченное серебро, хотя звезды Мариинки до сих пор убеждены, что это золото.

Я попал в Голландию после семи лет жизни в Японии и невольно взглянул на нее глазами жителя Страны восходящего солнца. Прежде всего отмечу: все то, что японцы заимствовали у Запада, они обобщенно именуют словом «рангаку» (буквально, «голландская наука»). Именно голландские мореплаватели первыми из европейцев добрались до японских берегов и получили монопольное право обосноваться в Нагасаки.

Для рассказа о Голландии мало четырех японских критериев красоты. Пожалуй, нужен еще и пятый: прелесть своеобразия. Голландия на редкость колоритная страна. Слово «колорит» означает цвет, оттенок. Своеобразие страны во многом зависит от того, как природа распределяет краски в ее облике. Например, колорит Кипра — это ярко-синее небо, еще более синее море и выцветшая от солнца земля. В Голландии природа распределяет краски иначе. На фоне бледно-голубого неба, серебристо-серой глади вод особенно яркими кажутся травы, деревья и постройки.

Голландия неправдоподобно ровна. Она похожа на бильярдный стол, обтянутый зеленым бархатом. Бархатистый ковер сочных лугов, на которых пасутся черно-белые коровы, расчерчен лентами каналов и кое-где умеренно украшен кирпичными постройками.

Кирпич в Голландии имеет коричневатый оттенок, напоминающий цвет шоколада на изломе. Дело тут, наверное, в качестве местной глины. Но когда видишь целый город, к примеру Амстердам, где из такого кирпича построены старинные дома, кирпичом же вымощены улицы, из кирпича сложены живописные мостики над каналами, начинаешь чувствовать себя в сказочном шоколадном городе.

На фасадах ярко выделяются белые наличники. Раз дома шоколадные, то окна, разумеется, сахарные. Именно они определяют лицо домов и улиц. Никогда не думал, что можно вложить в форму и расположение окон, в конфигурацию оконных переплетов столько фантазии.

Улицы Амстердама ведут свою родословную от торговых рядов. Сначала это были вереницы лавочек. Потом купеческие семьи принялись тут же строить себе жилища, возводя комнату над комнатой. Такой дом имеет по фасаду три окна, иногда два, подчас даже одно. Этот архитектурный ритм создает облик старых улиц Амстердама.

Самое верхнее из окон в мансарде, видимо, считается самым уютным. Там, как правило, восседает старушка в накрахмаленном чепце. Она внимательно наблюдает за происходящим на улице, не переставая шевелить спицами. Там же иногда можно увидеть девицу в купальном костюме, она тянет через соломинку кока-колу. Не исключено, впрочем, что комната в мансарде чаще всего выглядит обитаемой потому, что человеку, который забрался на четвертый этаж по крутым лестницам, не очень-то хочется спускаться вниз.

Порой кажется: времена средневековья оставили на фронтоне каждого бюргерского дома нечто вроде виселицы. В том месте, где сходятся скаты крыши, непременно видишь торчащую из стены балку с крюком. Почему-то вспоминается картина «Утро стрелецкой казни». Однако балки имеют сугубо бытовое применение. Лестницы в старых голландских домах настолько круты и узки, что по ним нельзя втащить наверх мебель. Гроб с покойником тоже спускают на веревке из окна.

Голландцы живут настежь. Им свойственна привычка ничем не занавешивать свои тщательно промытые окна. Жизнь семьи открыта взорам с улицы. Никаких ставней, никаких портьер. Нет даже прозрачных занавесей. Зеркальное стекло, а за ним, словно в витрине, уютно освещенный семейный очаг. На каждом подоконнике начищенные медные сосуды, в которые голландцы ставят горшки с цветами. В глубине комнаты видишь кресла, диваны, буфеты с посудой, керамические тарелки на стенах. Жизнь есть жизнь, считают голландцы, и незачем скрывать ее от посторонних глаз.

Если бы я сел в Амстердаме за руль, то наверняка в первый же день свалился бы в канал. Поначалу мне казалось, что здешние водители слишком жмутся к домам, оставляя свободной проезжую часть. Лишь потом понял: ездить здесь приходится по узким неогражденным набережным, а серединой улиц служит вода, текущая почти вровень с берегами.

На узких амстердамских улицах с автомобилями успешно конкурируют велосипеды. Часто видишь: человек подъехал на машине, хлопнул дверцей, пересел на прислоненный к фонарному столбу велосипед и углубился в переулок. Куда ни глянь, всюду велосипеды, словно брошенные на произвол судьбы. Амстердамцы на несколько лет уезжают за границу, а по возвращении находят свои велосипеды там же, где их оставили.

Кроме шоколадного кирпича и сахарных наличников, голландский город состоит еще из зеркального блеска. Сверкают витрины и оконные стекла (может показаться, что у голландцев нет других забот, кроме как мыть их каждое утро). Из зеркального же блеска состоит и поверхность каналов. Ходишь по их неогражденным берегам и видишь сразу не один, а два города. Порой трудно бывает понять, какой из них настоящий, какой — иллюзорный.

Амстердам склонен к самолюбованию. Он любит смотреться в зеркало собственных вод. Хорошо пройти по городским набережным в предвечерний час. Густеет синева неба. В каналах отражаются фронтоны бюргерских домов, которые соперничают друг с другом формой окон и конфигурацией черепичных крыш. Вспыхивают неоновые рекламы, удваиваясь в воде. Над притихшим городом разносятся удары колоколов. Этот звон словно бы тоже падает в воду тяжелыми каплями.

Утки деловито собирают корм среди лепестков цветущих вишен, заставляя трепетать отраженные дома, вереницы неподвижных автомашин. Пожалуй, лишь ряды этих дремлющих разноцветных автомобилей вносят что-то от нашего века в облик города, каким его когда-то увидел Петр I.

Своеобразие Амстердама глубже понимаешь, сравнивая его с другими голландскими городами, например с Гаагой. Слово «Гаага» буквально означает «графская изгородь». Тут было поселение графов, ставшее городом дворцов и посольских особняков. Дома в большинстве своем двухэтажные, окруженные садами. Они не теснятся, как в бюргерском Амстердаме. Порой эти утопающие в зелени улицы напоминают царскосельские парки.

В своеобразном разделении политических ролей двух городов сказалась вековая вражда графской знати и ганзейских купцов. В Гааге находится резиденция королевы, заседает парламент. Тут же размещены иностранные посольства, штаб-квартиры политических партий. Но столицей Голландии по конституции является Амстердам. Именно там парламент проводит свое первое заседание, чтобы выслушать тронную речь королевы.