Если просверлить в мачте пару маленьких отверстий, то можно будет обернуть вокруг провода проволочную петлю и закрепить его. Однако сперва, чтобы не повредить провод, нужно было просверлить дырки, а только затем вставлять трубку в мачту. Харден слишком торопился и начал допускать оплошности.

— Вы слышите? Мне бы хотелось осмотреть вас!

Харден в отчаянии закусил губу. Нужно было додумать о том, как закрепить провод, прежде чем вставлять его в мачту. Он ничего не успеет! Радар еще не закончен, надо установить новый генератор, запастись продовольствием, штормовыми парусами, одеждой, картами... Список казался бесконечным.

— Питер!

— Я очень занят.

— Вижу, — произнесла Ажарату. — Что ж, тогда после обеда.

— Сегодня? — В голове у Хардена бушевали мысли. Нужно начать установку генератора. — Я буду работать допоздна...

В голосе Ажарату прорезались профессиональные нотки.

— Тогда я буду ждать вас в госпитале завтра в девять утра, доктор Харден.

Она повернулась на каблуках и направилась к своему белому «роверу». Ее легкая юбка взлетела вверх, когда она садилась на шоферское место. Дверца захлопнулась с такой силой, что машина затряслась.

Харден торопливо пытался отвязаться от мачты. Перед его глазами стояло мимолетное видение ее длинных, стройных ног, сверкнувших, как черный огонь.

— Каллинг! Остановите ее!

Каллинг бросился за разворачивающимся «ровером». Гравий летел из-под колес машины во все стороны. Харден схватился руками за верхушку мачты, подтянулся и высвободил ноги из брезентового сиденья. Затем он крепко обернул футболку вокруг штага, сжал ткань руками и соскользнул с верхушки мачты на корму.

Харден изящно приземлился на палубу, стараясь уберечь больное колено, прыгнул на причал и побежал за «ровером», обогнав Каллинга. Ажарату остановила машину и посмотрела на него. Ее большие карие глаза были ясными, глубокими и спокойными, как лесной родник.

— Вы просто обезьяна!

— Извините меня, — задыхаясь, проговорил Харден. — Временами я перестаю замечать внешний мир. Мне бы очень хотелось пообедать с вами.

— Если вы не слишком заняты.

— Скажем, в восемь вечера?

— Я заеду за вами, — сказала Ажарату.

Машина обогнула старые гаражи для лодок и исчезла в облаке пыли.

Каллинг усмехнулся.

— Настоящая леди. Герцогиня.

— Герцогиня?

— Ага. Мы стали называть ее так, когда она сюда приехала. Знаете, тут все дело в спине.

— В спине? — переспросил Харден. Он уже понял, что Каллинг имел особое мнение по поводу всего, что попадалось ему на глаза.

— Ну, знаете, у аристократов спина сгибается не так, как у простого народа. Вот у нее точно такая спина.

Харден припомнил стройную осанку Ажарату.

— Да, точно.

— Покрасьте ее в белый цвет, и она может стать герцогиней.

Харден резко взглянул на него, но в крохотных голубых глазах Каллинга не было злобы.

Вечером, сверля дырки в мачте, чтобы закрепить провод, Харден пробил его. Теперь нужно вытаскивать, отправляться за новым и все начинать сначала. Когда Ажарату заехала за ним, он находился в скверном настроении.

Но при виде ее настроение у Хардена слегка улучшилось. Ажарату сидела на заднем сиденье «ровера». За рулем находился санитар из госпиталя. Улыбаясь, он пригласил Хардена в машину и отвез их к утесам. Ажарату объяснила, что это ее последний обед в Англии и она хочет насладиться им, не беспокоясь о возможной проверке на алкоголь. По ее просьбе Харден открыл шампанское, лежавшее в сосуде со льдом.

Она была одета в голубое платье, которое оттеняло цвет ее шелковистой кожи: не черный, не коричневый, а что-то среднее между цветом темных кофейных зерен и блестящего шоколадного крема.

Они взяли бутылку, отошли от машины к вершине утесов и стали молча смотреть, как солнце опускается в море. Харден чувствовал, что напряжение последних дней медленно покидает его, сменяясь легкой грустью. Шампанское и шофер-китаец — это в духе Кэролайн. Он снова наполнил бокалы.

Потом они обедали в ресторане в Фоуэе. Это было популярное у туристов заведение со стенами из сосновых досок и широким видом на гавань и тусклые огоньки домов Полруана на противоположном берегу залива. Туристский сезон еще не начался, и зал был почти пуст. Хозяйка угостила их бренди и сказала Ажарату, что вся деревня жалеет о ее отъезде.

— У вас все упаковано? — спросил Харден, когда они снова остались одни.

— Я утром отправила в Лагос последние вещи. Остались только чемоданы.

— Волнуетесь?

— Нет, только немножко смущена.

— Чем?

Ажарату отпила немного бренди, подержала во рту и, подняв бокал, стала разглядывать цвет напитка в свете свечи.

— Да всем. И тем, и этим...

— Например?

Их глаза встретились. Затем она отвела взгляд, и в ее голосе послышалась наигранная бодрость:

— Интересно, что я почувствую, когда больше не буду выделяться? Почти все время, проведенное в Англии, я была единственным черным тюльпаном на поле белоснежных лилий. На меня обращают внимание. Дома этого не будет.

Харден усмехнулся.

— Будет! Вы очень красивая женщина.

— Спасибо.

Ее щеки потемнели.

— А кто же тот счастливец, который станет вашим мужем?

— Я вам рассказывала о нем?

— Упоминали.

— Сын известного политика. Но я не уверена, что он поднимется так же высоко, как отец. У него далеко идущие планы, но трудно сделать себе имя, когда у тебя такой отец.

— Да, конечно.

— Вы говорите так, как будто у вас тоже такой отец, — заметила Ажарату.

— В каком-то смысле так и есть.

— Вы никогда не рассказывали мне о своем отце.

Харден улыбнулся; от бренди у него восхитительно кружилась голова.

— Я начал соперничать с ним, когда мне исполнилось двенадцать лет. В этом возрасте он уже ходил в море. Он родился в 1890 году, а в то время такое было возможно.

— Он был намного старше вас?

— Да. Когда я родился, ему было почти пятьдесят лет. В шестнадцатилетнем возрасте он сумел выбиться во вторые помощники на паруснике, который плавал в южной части Тихого океана. Именно выбиться — в те дни путь от матроса к офицеру нужно было пробивать кулаками. Затем он вернулся в Нью-Йорк и, ни от кого не получая помощи, выучился на врача.