— Глядите, помощник киномеханика! Он самый! — заговорили все, стали оглядываться, улыбаться.

Помощник киномеханика вёл себя на экране странно. Он пятился спиной. Спиной вперёд он скакнул по ступеням на крыльцо. А из чайной вышел почтальон и задом наперёд ушёл на улицу. А Пышта спиной влез в дверь.

— Гляди, что делают! — смеялись в зале и оглядывались на Пышту. — Артист!.. Комик!.. Он и по радио выступал! Давай, давай!..

Пышта исстрадался возле аппарата.

— Выключи! — просил он.

— Не выключу. Смотри на себя, тебе полезно! — отвечал Женя.

А Пышта уже был внутри чайной. Пятясь, он подвигался к буфетной стойке. Он высоко задирал на ходу ноги. Потом спиной помчался к столу, стал быстро-быстро пододвигать к себе все тарелки, кружки, вилки, ложки. А на самом деле всё было не так: он со злостью отталкивал от себя всё, что стояло на столе, отказывался пить чай без конфет, требовал мороженого и кричал Майке обидные слова. И на самом деле он не задирал ноги, а топал ими, и не прыгал задом наперёд по ступеням, а наоборот — спрыгнул с них на улицу и удрал со злости куда глаза глядят.

Просто плёнка крутилась от конца к началу. Потому что, разыскивая эти кадры, чтоб вырезать, Пышта перемотал плёнку и всё получилось на экране задом наперёд.

А Владик всё ещё искал обронённые очки.

— Не крутите без меня! — сердился Владик. — Я должен комментировать кадры! Что такое? Почему смеются?..

Сцена в чайной кончилась, пошло другое.

— Гляди, наш район… шоссейка… птицеферма… — переговаривались зрители. — Дед Тимоша идёт, гляди… Пятится!..

На экране все прохожие пятились. Дед тащил мешок с сеном и пятился. Рядом с ним пятилась собака. Шли вперёд хвостами куры, и ехал на велосипеде задом наперёд милиционер. И вдруг на экране появилось знакомое футбольное поле, и все увидали футбольный матч. Ну и матч! Футболисты с немыслимой быстротой, пятясь, удирали от мяча. А мяч гонялся за ними. Он сам находил ногу, о которую стукаться, и отбрасывал футболиста назад.

Тут в зале поднялся шум невероятный, буря бушевала. Зрители вскрикивали, взвизгивали, возмущались, хохотали.

— О-ой… — стонал от хохота зал. — Лёнька наш от мяча увёртывается!.. Не могу!.. Держите, братцы, нападающего, пятится словно рак!.. Надо же, вратарь что делает! Ох, даёт! Петрушенко тикает от мяча, а мяч за ним!.. А-а-а, о-о-о…

Женя и Пышта хохотали вместе со всеми. Аппарат гнал пленку задом наперёд.

Матч кончился. Еще минуту зал фыркал, охал, отдувался.

Пошли новые кадры. Кто-то сказал:

— Наша Новолесская фабрика!

Владик услыхал. Это были деловые кадры. Хоть очки не нашлись, но дольше молчать он не мог. Он сказал:

— Вы видите, на экране дымит фабрика…

Но фабрика, не обращая внимания на объяснения, взяла да втянула весь чёрный дым с неба обратно в свою трубу.

— О-ох! — дружно охнул зал.

— Сейчас перед вами будет строительство, — продолжал Владик-докладик. — Обратите внимание на преступную бесхозяйственность! Вот во что превратился кирпич после разгрузки!..

К веселью зрителей, кирпичи, кучей сваленные и пригнувшие тополёк, словно по щучьему велению попрыгали в самосвал. Мигом затянулись на них трещины, а обломанные углы приклеились обратно. А тополёк распрямился и тут же оброс целёхонькой корой.

Заворожённый чудесным зрелищем, зал примолк.

— А вот и зерно повезли сдавать! — в тишине радостно объявила старушка в первом ряду.

Владик включился, как приёмник, в котором надавили кнопку «звук»:

— Как вы видите, ещё один пример бесхозяйственности! Шофёр гонит вперёд машину с недозволенной скоростью, ветер сдувает плохо прикрытое зерно!

А зрители видели: задним ходом мчится грузовик. С обочин, из кюветов, он, словно насос, вбирает в свой кузов растерянное зерно. И оно ручейками вбегает под брезент.

И вот уже улыбается во весь экран толстощёкая физиономия шофёра.

— Пахомов! Да это ж наш Пахомов! — зашумели в зале.

И вдруг раздался испуганный вопль Владика:

— Остановите!.. Остановите!..

Выключили. Все увидали на сцене Владика в очках.

— Неужели вы слепые? — возмущённо спросил он. — Вы же демонстрируете фильм задом наперёд!

У Жени был виноватый вид.

— Не понимаю, кто мог перемотать плёнку? — И он посмотрел на Пышту.

. И Владик тоже. И весь зал посмотрел.

— Я… я хотел… я думал… пышто я… — забормотал Пышта.

Не мог же он сознаться перед всем народом, что хотел вырезать себя, чтоб скрыть свои позорные поступки. Все смеялись. Но, прорвавшись сквозь общий смех, прозвенел тоненький, хрипловатый голос.

— Он правильно хотел! — крикнула Анюта. — Он хотел, чтоб починились все кирпичи, чтоб зря их не ломали! Чтоб всё зерно собрать, чтоб ни зёрнышка не пропало! Чего тут смешного?!

Шум и смех вспыхнули с новой силой. Но это был уже совсем не обидный смех, нет! Все люди сейчас смотрели на Пышту дружески, ласково улыбались, и кивали, и махали ему.

И Пышта сразу позабыл, что плёнку он перематывал вовсе не для такой благородной цели. Он поднял голову. Он в первый раз почувствовал, каким уважаемым становится человек, который делает хорошие дела для всех людей.

И Пышта увидел, как пробирается к выходу Пахомов. А люди оборачивались Пахомову вслед, глядели на него с презрением и гневом и говорили ему недобрые слова.

Едем, едем, едем дальше! Держим путь на Болотниково — там вся бригада.

На шоссе у заправочной колонки и в палисадниках у домов доцветают астры. Ещё вчера они были ярко-лиловыми, а после сегодняшнего ночного заморозка пожухли, склонили лохматые головы.

А вчера Майка вздохнула:

— Скучно без цветов!

— Подумаешь, принцесса нашлась, — ворчит Пышта, — подавай ей цветы.

И всё-таки сегодня возле Майкиной скамьи появился прикреплённый ремешком к оконной раме букет осенних, седых васильков.

Кто их принёс с поля? Неизвестно. Никто не признаётся. Каждый мог принести. Когда автобус останавливается, все ходят ногами по земле. Кто встретил их в поле, тот сорвал и принёс. Только про самого себя Пышта знает точно: он не приносил.

Автобус бежит, букет над Майкиной головой подрагивает. Иногда Майка поднимает голову и улыбается ему.

Пышта догадывается: наверно, Владик расстарался. Подумаешь! И чего они все так стараются Майке угодить? Особенно Владик. Ещё бы не хватало, чтобы Майка когда-нибудь на нём женилась или — как правильно называется? — замуж, что ли, вышла. И за Фёдора пусть не выходит. Фёдор — Пыштин друг, Пышта не хочет делить его с Майкой.

Ну, а Женю Майка сама не выберет. Пышта слышал, она сказала ему: «Бедная у тебя будет жена, целый день должна тебя причёсывать, чтоб ты был не дикобраз, а интеллигентный человек».

Кто же, интересно знать, принёс Майке цветы? Пышта любит тайны. Но он любит тайне тайны, которые он знает.

Остановка. Закрыт полосатый шлагбаум через железную дорогу. Пышта высунулся в окно. Слева направо промчался состав. На платформах едут жнейки, сеялки и картофелекопалки. Новенькие, покрашены яркими красками. А электровоз тоже ярко-синий, нарядный, потому смотреть на поезд весело.

И только он отстучал, другой состав промчался справа налево. В платформах с высокими бортами таинственно поблёскивает уголь.

— Душа моя, уголёк! — Фёдор проводил поезд горячим, ласковым взглядом.

И хотя на поездах Пышта даже машинистов не заметил, так быстро прогремели они мимо, но вдруг представилось Пыште множество разных людей. В чёрной глубине земли они были в касках, словно подземные солдаты, их отбойные молотки стучали как пулемёты, и шёл сквозь толщу земли подземный комбайн… А весёлые — голубые, красные, жёлтые — машины для полей делали рабочие люди в цехах. Люди грузили их на платформы, и люди где-то на станции встретят их, сядут за руль…

Поезда отстучали. Хвостовые вагоны закрутили за собой пыльную позёмку, и полосатый шлагбаум полез вверх. Автобус побежал дальше. Вокруг расстилались тихие поля, туман беззвучно стоял над речушкой, а в душе Пышты гремел весёлый гомон работы. Промчались поезда от людей к людям, и весь белый свет вокруг Пышты стал сейчас полон делами.