— По молоку и молочным продуктам перегнать… — успел он произнести.

Но тут паровозик поравнялся с трибункой, зашипел, вывалил крутящиеся, шумные, белые валы пара, и всё вокруг исчезло. А Пышта вдруг почувствовал: скамья из-под него ушла, его ткнуло в облако головой, он стал скользить влево, вниз, словно с накренившегося крыла самолёта, и — хлоп! — оказался на земле.

Облако рассеивалось. Клочья пара бродили меж скамеек и цеплялись за трибунку. На ней стоял Владик. Напротив одиноко сидел на земле Пышта. А паровозик уже далеко отсюда утаскивал свой хвост, и на платформах тёмными гроздьями висела сбежавшая публика. Пышта понял: когда все встали, он, с краю, перевесил, неврытая скамейка встала дыбом и сбросила его на землю.

За платформами, загораживая от Пышты красные хвостовые огни, бежал дяденька Фабком, размахивал шапкой и кричал что-то, отсюда неслышное. Скоро он вернулся. Лицо — темнее тучи.

— Неувязка вышла, — сказал он Владику. — Мы недоучли, они недопоняли. В кино уехали. Какое примем решение?

— А давайте тоже в кино поедем, — предложил Пышта.

Но Владик грозно поглядел на него, надел шляпу, я они ушли.

В автобусе ещё никого не было. Пышта полил из чайника сливовую косточку.

— Чушь и ерунда! — мрачно сказал Владик. — Закон: из варёных косточек деревья не вырастают! — И он улёгся и натянул на ухо одеяло. Он был расстроен и никого не хотел видеть.

Скоро с шумом, смехом и спорами вернулись Непроходимимы. По пути они заходили звонить по телефону и узнали — вот какая незадача! — что всю бригаду из Прудков уже отправили дальше, в Заозерье. Опять её догонять! Но время они даром сегодня не потеряли. Были в полевом стане, подружились со здешними комсомольцами. Фёдор помог слесарям разобраться в поломке, а Женя провёл беседу о международном положении и ещё успел ребятам показать футбольные приёмы. А Майка от девушек новую песню услышала. И сейчас, как вошла в автобус, так — за аккордеон. Склонив голову, вслушивается, как неуверенно, тихонько нащупывает дорогу новая песня.

А по пути в автобус они купили в магазине творогу, и сейчас Женя вываливает его из промокшей бумаги в миску.

— Ну, а лекция как прошла?

Пышта ответил:

— Хорошо. Быстро она прошла.

— Владилен! Вставай! — позвала Майка. — У нас роскошный ужин — творог и молоко!

— Не выношу молока и молочных продуктов! — буркнул в ответ Владик.

Зачем писать: «нравится купаться», когда гораздо лучше написать: «нравица купаца»? Все слова назло Пыште пишутся не так, как слышатся, а наоборот. Когда Пышта вырастет и станет министром правильнописания, он всё переделает, чтоб было удобно детям.

Пока он ещё не министр, приходится писать диктант. Вместо доски — запотевшее оконное стекло. На нём можно писать пальцем. Пышта пишет:

В конце двух последних слов Пышта чуть не написал правильные буквы. Но он был хитрый и подумал: «Меня не проведёшь! Раз слышно так — значит, пиши наоборот!» И написал: ПТИЧИГ ИИЧИГ.

Даже насмешник Женя от ужаса растерял все свои насмешки. И протянул палец, чтоб написать на стекле заслуженную отметку.

Но вдруг Майка взмолилась:

— Братцы! В канистрах ни капли воды! Как готовить обед?

За рощицей — деревня. Остановились. Фёдор взглянул на Пыштин диктант, покачал головой и вылез из кабины:

— Мы с Пыштой сходим за водой.

И Пышта — р-раз! — стёр со стекла все буквы.

— Будешь писать вторично, — сказал Владик.

Как встрёпанный воробей, удравший от кошки, Пышта выскочил на волю. Фёдор нёс две канистры. Пышта — одну.

— Удрал от двойки и рад? Плохо работаешь! — сказал Фёдор.

— Пышто я уже голодный, — ответил Пышта. — Кто не ест, тот не работает!

Фёдор в изумлении спросил:

— Ты где взял такие слова?

— Конечно, — повторил Пышта, — кто не ест, тот не работает! Я видел кино про революцию. Рабочие несли такой плакат.

— Ну и поразительный ты тип!.. — Фёдор рассматривал Пышту так, словно видел его в первый раз. — Даже революционные лозунги и те перевернул для своего удобства! Не так там было написано!

— Нет, так — заупрямился Пышта.

— Иди со мной рядом, не отставай и слушай. До революции всё, что рабочие своим трудом зарабатывали, буржуи…

— Знаю, — сказал Пышта, — клали в свой буржуйский карман. Сами ели сытно, а рабочие были голодные.

— Вот видишь, как ты хорошо знаешь, — сказал Фёдор. — Тогда ты, наверно, знаешь и то, что Советская власть отняла у буржуев заводы и землю, отдала их трудовым людям и утвердила новый революционный закон: КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ. И никто из людей не смеет забывать, что этот закон завоёван в жестокой борьбе, добыт кровью многих прекрасных людей.

— Ну, тогда… наверно, просто ветром перевернуло тот плакат, и на нём получилось всё наоборот! — быстро сказал Пышта.

Ему стало очень, очень неприятно, что он перепугал такое важное.

Миновали облетевшую рощицу и вошли на деревенскую улицу.

— Что молчишь? Отчитывайся, как дело было утром, — сказал Фёдор.

— Какое дело? — смутился Пышта. Не хотелось ему про это говорить. — Пышто она сама виновата! — сказал он.

А дело было такое. Сегодня утром, когда ещё автобус спал, покрытый снаружи, как гусиной кожей, каплями холодной росы, Пышта проснулся. Он протёр окно и увидел поле.

И представилось Пыште, как в земле тайно копит силы армия страшных сорняков. Перезимовав под снегом, весной она раздвинет комочки земли, и высунутся острые зелёные шлемы, и поднимутся до самого горизонта прожорливые полчища.

И тут попались Пыште на глаза Майкины васильки.

Майка крепко спала. Густые тени под ресницами лежали неподвижно.

Пышта вылез из-под одеяла и схватил букет.

Вдруг Майка вскочила: «Ты что?!» Она выхватила у него цветы да ещё прихлопнула Пышту по затылку. Хоть и не больно, а всё-таки…

На этом месте Пышта прервал рассказ. Они подошли к колодцу. Женщина набирала воду из старого деревянного колодца — крутила за ручку вал, выбирая цепь, к которой подвешено ведро.

— Доисторическая техника, — сказал Фёдор. — Дайте помогу.

— Не отпустите ручку, — предупредила женщина. — У нас колодец с норовом. Чуть отпусти — вал раскрутится. Гремит, летит как угорелый, вёдра сбрасывает…

— Всё будет в порядке, — пообещал Фёдор.

Он крутанул с силой несколько раз. Цепь накручивалась, но ведро всё не показывалось.

— Глубокий, — сказала женщина. — Намаешься доставать воду. Особенно когда стирка. Носишь, носишь… Всё обещают водопровод построить. В других сёлах давно есть, а нас всё обещаниями поят…

Наконец показалось запотевшее от холода, полное ведро.

— Тащите все порожние вёдра из дома, наберу вам про запас!

Женщина обрадовалась, пошла за вёдрами. А Фёдор стал снова опускать цепь с ведром.

— Дай я покручу! — попросил Пышта.

— Ещё упустишь. Лучше рассказывай. Значит, ты отобрал цветы?

— А она дала мне по затылку. Хоть и не больно, а всё-таки. И не цветы вовсе, а сорняки!

— Цветы, — сказал Фёдор.

— Ага, Владик всё наврал? — стал задираться Пышта.

— Нет, он сказал верно. В поле — они вредные сорняки. Но ведь их унесли с поля! А в букете они — цветы, очень красивые.

Пышта рассердился. Вот ещё! Фёдор защищает Майкин букет? Он Пышту должен защищать, раз Майка, вредная, дерётся!

— Сорняки! Я всё равно выдернул их у Майки обратно!

— А она что? — Фёдор заглянул в колодец, ведро приближалось.

— Она обратно выхватила. И мне назло эти дурацкие сорняки поцеловала!

Тут случилось невероятное: Фёдор отпустил колодезную ручку. И цепь помчалась вниз, раскручивая тяжёлый вал, кидая ведро в стенки колодца. Гром и звон пошли кругом, и Пышта заорал:

— Ай, ай, упустил ведро-о!..