— Ты не белоручка, Майка. Ты трудовая девушка, мы все тебя за это уважаем и любим. А колхозные девчата, хоть у них руки и попривычней, тоже работают в брезентовых рукавицах, им колхоз выдаёт. Ты музыкант, Майка. У тебя талантливые руки. Они всем людям нужны…

Майкины руки лежат на ладонях Фёдора.

Пышта почувствовал недовольство: «Всё! Хватит! Забинтовали — снимай! Не ты, а я с Фёдором дружу!»

А она всё не снимала, и вдруг Фёдор низко наклонил голову и ласково прижал лицо к Майкиным рукам.

— Я люблю тебя, Майка, — сказал Фёдор. — Очень люблю.

Пышта до того разобиделся, что ему показалось — сейчас он разорвётся на тысячу частей! Он зарылся лицом в сено и там распыхтелся, как раскипятившийся чайник. Вот ещё новости! Майку любят! Он должен быть за Пышту, а не за Майку, раз он друг! Небось Пыште ни разу не сказал: «Я тебя люблю!»

Фёдор поднялся на ноги. Над его головой нависли стропила кровли. Не разогнувшись, шагнул через сердитого Пышту и лёг на своё место. Издали, сквозь травинки, его неясно освещал фонарь.

Тут Пышту словно толкнула, откуда ни возьмись, налетевшая мысль.

— А невеста? — зашипел Пышта злым шёпотом. Пихнул Фёдора в локоть и прошипел ещё свирепее: — А чтоб две невесты, так не бывает!

Фёдор повернул к нему лицо:

— Ты что болтаешь? Одурел со сна?

— Я не со сна! Ты от неё телеграмму получал! Известие!

Фёдор сел:

— Какую телеграмму? Ты что?

— Забыл, да? У колодца! Когда ведро упустили! От самой прекрасной девушки, сам сказал!

Фёдор помотал головой, словно его облепила паутина.

— Пышта, ты что-то напутал.

— Не напутал! Ты тётке рассказывал, когда вверх ногами ходил!..

Фёдор вспомнил. Обхватил Пышту и зашептал, пригревая его дыханием, щекоча лицо бородой-бородищей:

— Пышта, мой маленький огромный дружище! Телеграммы не было. Ты сам, сам… сказал, что самая прекрасная девушка поцеловала васильки… Я их принёс…

Тут все Пыштины воспоминания закрутились, закрутились, как утюги за сапогами, сапоги за пирогами, пироги за утюгами, кочерга за кушаком… и наконец стали на совсем другие, чем прежде, места.

Во-первых, васильки. Значит, их принёс Фёдор?!

Во-вторых, Майка. Значит, она их не назло Пыште поцеловала?

В-третьих, прекрасная, с водительскими правами невеста растаяла, на её месте оказалась просто Майка? И никаких тебе пломбиров в холодильнике «ЗИЛ»…

Пышта поглядел на Фёдора неодобрительно. Сердито поглядел.

Фёдор лежал, руки за головой, в глазах огоньки: это от Майки светил сквозь сухие травинки брошенный в сене фонарь.

— А фонарик чего не взял? — злым шёпотом спросил Пышта.

— Спи, дружок… — ответил Фёдор.

— Батарейка перегорит, будешь тогда знать! — пригрозил Пышта.

Но тут Майка потушила фонарь, и в маленьком окне заголубело утро.

Тракторист приехал за гостинцем только на третий день, когда Пышта уже перестал о нём думать, потому что у Пышты начались неприятности — насморк и вдобавок стало колоть в ухе.

Картофельная бригада решила: нужно его отвезти в Кожемятки, пристроить в тёплый дом к заботливой старушке. Ни за что Фёдор не решил бы так! Но Фёдор, Женя и Владик возят капусту с другого поля.

Пышта прибегнул к самому сильному средству: стал реветь. Ревел, как дикий медведь, подвывал, как шакал, и ещё повизгивал жалобно, как кутёнок. Слёзы сыпались, словно горошины из раскрывшегося стручка.

В это время и заехал за Анютиным гостинцем тракторист Непейвода.

Спросил хмуро:

— Что у вас происходит?

Ему объяснили: бригаду на пять дней отправляют в глубинку района, а Пыште нельзя: у него насморк и в ухе колет.

— Отдайте его мне, — сказал тракторист. — Перехожу пахать Дальнюю пустошь. Недалеко, рукой подать, — проехать поле, лесок да ярок. Уже перегнал туда вагончик. Печка, угля запас, одеяло — все удобства. Не жизнь — малина. Поправится — пахать вместе будем.

Майка поглядела на хмурое лицо тракториста, на худые щёки, покрытые тёмной щетиной. Он ей не понравился.

— Спасибо, — сказала она. — Но Пышта никуда не поедет. Ему нужно тепло, горячее молоко… — И она сняла с шеи косынку в белых горошинах и обвязала Пыште уши, а на макушке завязала бант.

Ни за что Фёдор не позволил бы так издеваться над человеком!.. Однако больному уху стало тепло и приятно.

— Мы с ним печку протопим, картошки наварим… — Тракторист смотрел на Пышту и ни разу даже не улыбнулся Майке. А Майке всегда все улыбались.

«Злой!» — подумала Майка.

— Спасибо, не беспокойтесь… — сказала она.

— Ну, дело хозяйское! — сказал коротко тракторист.

Сверху, в оконце, Пышта увидал: тракторист подошёл к своему железному коню, погладил его, похлопал, обтёр ему фары.

— Я с ним хочу-у-у… — заскулил Пышта.

— А я, может, в космос хочу, — ответила Майка. — Глотай! — Она дала ему таблетку, налила чая из термоса: — Глотай… Теперь вспотеешь. Все простуды из тебя выйдут, а вечером отвезём тебя. Пока спи!..

Она подоткнула на Пыште три одеяла, погляделась в карманное зеркальце, улыбнулась своему отражению и быстро спустилась вниз. Прошелестели её лёгкие шаги, издалека прозвучал голос:

— Девочки! Иду!

…Изобрести бы такое зеркало: человек поглядится, а оно в ответ язык покажет! Подумаешь, «спи!». Тебя бы вот уложили!..

Всё дальше и дальше, уходя, рокотал трактор. Пышта смотрел в оконце. Трактор обогнул прудок, где бригада вчера мыла сапоги, прошёл за хлыстами осинника, скрылся в лесу. А над дорогой остался висеть сиреневый дым.

Пышта поскулил жалобно и перестал. Какой смысл надрываться, когда тебя никто не слышит? Лучше заняться полезным делом. Он заложил меж зубов пальцы и стал дуть. Надо научиться свистеть по-разбойничьему, по-Анютиному.

Он дул, дул… И вдруг — свистнулось! Это было такое удивительное счастье, что Пышта привскочил и стал дуть опять. Разбойничий свист летел из амбара, и все птицы, наверно, поднялись в воздух. Только картофельная бригада ничего не услышала.

У Пышты сделалось распрекрасное настроение. Посвистать бы сейчас в чистом поле! Он вылез из-под одеял. Натянул лыжную куртку, задвинул застёжку-«молнию» до подбородка. Спустился вниз и выглянул в ворота. Увидал большое серое небо над серым, плоским полем и вдали маленькие фигурки, склонившиеся к земле. Бригада! Алела шапочка Светланы и Майкин красный джемпер.

Пышта стоял в воротах амбара и раздумывал. Пойти к ним? Майка прогонит. На пороге ветер шевелил серую траву, у рубленой стены трепал головы серых репейников. Пышта поглядел на пустую дорогу.

Решение созрело сразу: он пойдёт к трактористу. Пешком. Раньше чем бригада вернётся сюда обедать, он уже будет сидеть в полевом вагончике на Дальней пустоши и есть горячую картошку. И кто бы за ним туда ни приехал, тракторист скажет: «Пусть тут поживёт. Видите, он почти выздоровел! Он может и тут заниматься счётом и писать диктант».

И в голову пришла ещё одна замечательная мысль: зачем диктанты писать, когда можно печатать! Из хозяйства Непроходимимов он вынул несколько картонок с вырезанными буквами и сунул себе под куртку. Угольком из вчерашнего костра он написал на створке ворот: ВСЁ РАВНО Я УШОЛ К ТРАКТОРИСТУ.

Теперь скорей через поле, через лесок, через ярок. Тракторист сказал — тут рукой подать!

Пышта шагает по отметинам-зарубкам, которые оставили тракторные колёса. Он шагает враскачку. Так ходит Фёдор, и Пышта чувствует себя привычным ходоком, которому не страшны расстояния.

Что случилось с полем? На тракторе он пересек его за минуты, а сейчас поле растянулось, будто кто-то огромный ухватил его за края, тянул-тянул и растянул до горизонта. Пышта взмок, пока добрался до леса. Ничего, это Майкина таблетка сработала, простуды выходят вон. Пышта немного посидел на опушке, там, где лёжа доцветали вывернутые плугом ромашки. Поле прошёл, остались лесок да ярок — рукой подать.

Лес шумел. Лужи на лесной дороге морщинились от ветра. Рубчатый след трактора то и дело исчезал в больших, как озерки, лужах. На тёмной воде качались берёзовые листья. Пышта обходил их, хватаясь за гибкие рябинки. Один раз чуть не упал: наступил на гигантскую, трясущуюся от старости, разбухшую от дождей сыроежку.