В ельнике лицо ему облепила раздёрганная осенним ветром паутина. Он чихал, рукавом стирал её со щёк и ушей.

Вдруг мокрые, слежавшиеся листья у ног Пышты взбугрились, шевельнулись, и пошёл, пошёл вытягиваться под ними длинный-длинный лиственный тоннель. Кто-то на бегу прокладывал его. И там, где листья были пореже, Пышта разглядел: проскользнул чёрный блестящий нос и шерстяной бочок. Видно, под покровом листвы перепуганная полевая мышь спасалась бегством от Пышты. А может, крот?

Он свистнул вслед своим новым разбойничьим свистом и тут же остановился, поражённый другой встречей. Шёл ёж. Он шёл юрко, быстро, короткими перебежками под низкими еловыми ветвями. Он шёл, выставив вперёд свой длинный, курносый на кончике нос. Лап его в листве не было видно, и вроде бы он катился на крохотных шаричках-подшипничках. А на иглах ежа бочком сидел крепкий гриб. Ага, на зиму хитрец заготавливает! Пышта приветливо свистнул и ему вслед.

А через несколько шагов услыхал над головой знакомое: тук-тук. Увидал дятла. Он долбил ствол с такой быстротой, будто вместо головы у него был механический молоток. Постучал, постучал и перелез на другую сторону ствола — наверно, поглядеть, не продолбилась ли дырка насквозь и не торчит ли оттуда его собственный нос? Пышта засмеялся. И как раз лес кончился, и открылось поле. Вдоль дороги изгородь из почерневших от дождя жердей. А за нею на земле капустные листья и крепкие белые пеньки от кочанов.

Эх, жаль, уже убрали капусту! Пышта проголодался, очень.

Он пролез между жердями. Капустные пеньки тоже штука неплохая, они ведь низы кочерыжек. Был бы нож, можно бы срезать!

Ножа не было. Пышта присел на корточки и, приловчившись, отгрыз горьковатый кусочек. Пенёк грубей кочерыжки, на зубах он делился на жёсткие нити, но всё-таки Пышта их грыз и за хрустом не услышал, как затормозила у изгороди машина «Победа».

— Гляди-ка, заяц по кочерыжки повадился!

На Пышту, посмеиваясь, глядел незнакомый водитель в кожанке и картузе.

— Заяц, ты голодный? Пойди-ка сюда!

— Не голодный я! Грызу, пышто люблю кочерыжки! — Но в животе у Пышты заурчало от голода.

— Ты куда идёшь, а? Может, нам по пути, я подвезу?..

Машина тряско бежала по просёлку. Водитель негромко насвистывал и краем глаза рассматривал Пышту.

— А уши у тебя все-таки как у зайца, — сказал он.

Тут Пышта вспомнил, что на голове у него, узлом кверху, Майкина косынка. Хотел стащить, но водитель отсоветовал:

— В войну я был ранен, так полгода повязку носил… — и, одной рукой держась за баранку, другой поправил косынку так, что стала, как боевая повязка.

Пока ехали, Пышта ему всё рассказывал про Непроходимимов, и про таблетку, и про автобус, и про Майкины руки, и как они с Владиком вместе лекцию читали.

— Значит, за Советскую власть агитируете, — одобрил водитель.

— Конечно! — гордо ответил Пышта. — А можно мне посигналить?

— Не возражаю.

Потом водитель затормозил:

— Пойдём поглядим: комбайн картофель убирает.

Комбайн ходил по полю не сам, потому что был не самоходный, а прицепной. Он шёл на прицепе у трактора по высокой ботве, а за ним оставалось поле без единой ботвиньи — ровная, просеянная земля.

— Где ж весь урожай?

— Сейчас увидишь.

Они побежали по мягкой, просеянной земле догонять комбайн.

— А зачем он боком ходит? — крикнул Пышта на бегу.

— Он не боком, он прямо идёт.

— Нет, боком, у него шея вбок торчит! — крикнул Пышта.

— Какая шея, чудак человек! — засмеялся водитель. — Это ж транспортёр, по нему картофель выдаётся в машину!

Они почти уже догнали комбайн, когда к грохоту его прибавился железный гром: примчался самосвал. Пристроился к комбайну сбоку, точнёхонько под его длинную шею. И сверху с весёлым стуком посыпались в кузов клубни — чистые, без ботвы, без земли. Шофёр дал ходу, и самосвал умчался, полнёхонек.

А Пыштины руки вспомнили тяжесть кустов с налипшей землёй, и скользкие клубни, и как долго набиралась корзина. Всего одна корзина. А тут целый самосвал враз!

Пышта, заворожённый, бежал то рядом с комбайном, то опережал его, чтоб заглянуть спереди. Девушка с мостика что-то ему весёлое кричала, а о и не обращал внимания. Рабочие части комбайна были открыты, и Пышта глядел, как ножи вспарывают землю, как навстречу им сами лезут из земли кусты картофеля, ножи срезают ботву, а клубни ползут вверх по транспортёру — сами, сами, сами ползут! Надо же!..

Вдруг комбайн, словно большой пёс, отряхнулся, гремя решётами, и сбросил всю набившуюся вместе с клубнями землю, и она осталась на поле мягким просеянным покровом. А клубни, совсем чистые, всё шли вверх, готовые высыпаться в самосвал, когда он подъедет. И он подъехал, и опять весёлый картофельный обвал загрохотал в его железное днище.

— Нравится? — спросил водитель, когда, взяв заворожённого Пышту за руку, привёл его к «Победе».

Но Пышта не стал хвалить комбайн. Пышта тихо сидел рядом с водителем и думал: «Хочу, чтоб на всей земле картошку убирали синие комбайны. И чтоб Майка не обдирала руки. Майке нужно на аккордеоне играть…»

И услышал, как водитель говорит:

— Скоро таких и всяких машин будет много. Все люди станут делать своё дело на своём месте, и никто не будет обдирать зря руки…

Пыште такой разговор понравился, и он спросил:

— А можно мне вместе с вами баранку покрутить?

— Пробуй! — сказал водитель. Он раздвинул руки, Пышта ухватился за руль. Они вместе повели машину, и она шла не петляя.

Пышта сказал:

— Мне нравятся такие широкие дороги — ни на что не наедешь.

— А мне не нравятся такие широкие дороги, — сказал водитель. — Выучишь таблицу умножения — тебе тоже не понравятся.

— А я и так уже много выучил.

— Тогда считай. Почему дорога широкая? Трактор не допахал, рано повернул. Если не допахал каждую борозду на три метра в длину, а поле шириной тысяча метров, — сколько земли зазря пропадает?

Пышта сообразил: взял три метра тысячу раз.

— Три тысячи метров!

— Верно. Значит, три тысячи квадратных метров земли брошено на съедение сорнякам или под колёса машин. А тут хлеб мог бы расти! Вот и нужно таких хозяев безруких — за ушко да на солнышко! А то одни бьются за каждое зёрнышко, а другие без призора, без заботы земли бросают, урожай гноят…

— Как — гноят? Зачем? — удивился Пышта.

— Бывает, не уберут вовремя, не вывезут, оставят гнить под дождями, — морозом и прихватит… А ты посчитай: если десять хороших клубней поморозить, а из каждого бы куст вырос, а на кусте по десять картофелин, — сколько всего загублено?

— Сто! А только на некоторых даже по пятнадцать картошек сидит. А я так много не умею множить.

— Помогу, — сказал водитель. — Пятнадцать клубней на десяти кустах — получится сто пятьдесят штук. А это на неделю хозяйке хватит семью кормить.

— Нет, так неинтересно, если всю съедят, — заспорил Пышта. — Интересно, чтобы опять посадить, и опять чтоб по пятнадцать картошек выросло! А потом опять, а потом опять… Сколько получится?

— Так можно множить до вечера, — засмеялся водитель. — Ты просто проверяешь, как я с арифметикой справлюсь? Справлюсь. Если бы считать не умел, мне бы Советская власть не доверила руководить районом.

— Каким районом? — спросил Пышта.

— Этим самым. Я председатель Прудковского районного Совета.

Пышта огорчился:

— А я думал, вы настоящий шофёр… — Ему очень хотелось иметь знакомого шофёра: чтоб не на грузовой, а на «Победе». — А если вы тут председатель, — стал задираться Пышта, — так почему у вас дороги широкие?

Председатель с любопытством взглянул на Пышту, ответил серьёзно:

— Оправдываться не стану. Однако обещаю: район мы все, вместе с народом, из отсталых вытащим. Важно, чтоб люди поняли, как много зависит от каждого — от тебя, от меня…

— Мы поняли, — сказал Пышта.

— Кто это «мы»? — удивился председатель Совета.

— У нас одна звёздочка, девчачья, захотела, чтоб наш класс по чистоте занял первое место. А мы не захотели, пышто надо всё время про эту чистоту думать, и пол даже мыть, и мел не крошить. И мы заняли первое место, только с конца…