Она очень резко подчеркнула голосом слова «мою квартиру». Юре стало жалко растерянного гостя. Когда мама разговаривала так сердито, нужно было беспрекословно исполнять ее требования. Но гость, к удивлению Юры, и не подумал идти к двери. Он вдруг успокоился, даже улыбнулся.

— Ты уверена, что в присутствии Юры надо так со мной разговаривать, Вера? — опросил он и хладнокровно сел на стул.

Мама посмотрела на Юру.

Юра несмело сказал:

— Дядя принес мне подарок, — и показал на самосвал.

— О подарках не может быть и речи! — возмущенно сказала мама. — Какие могут быть подарки от тебя!

— Может быть, купишь? — с насмешкой предложил гость. — Купить можно у всякого.

Мама так смотрела на него, словно хотела ударить.

— Не куплю, — сказала она после молчания. — Такие покупки мне не по карману. Тебя устраивает мое объяснение? Может быть, ты теперь уйдешь?

— Нет, — оказал гость и заложил ногу на ногу. — Я пришел поговорить серьезно, а не бежать от твоего хмурого взгляда. Я слишком много видел твоих хмурых взглядов, они перестали действовать.

— Тебе нужны нежные взгляды? — тихо опросила мама. Она тяжело дышала. — Бедный, тебе так немного нужно! Хочешь, укажу адресок, по которому ты встретишь не только нежные взгляды? Впрочем, ты его и без меня знаешь.

— Здесь Юра, — предупреждающе сказал гость.

Мама погладила Юру по голове. Рука мамы дрожала. После некоторого молчания мама сказала:

— Погуляй во дворе, Юрочка. На улицу не выходи.

— Я возьму с собой Барсика? — попросил Юра.

— Можешь взять.

Юра мигом выскользнул за дверь. Разрешение идти одному во двор с Барсиком было таким редким подарком, что надо было торопиться, пока мама не передумала.

Она подошла к окну. Юра выскочил наружу, поднял вверх голову и махнул маме рукой. Она улыбнулась и повернулась к гостю. Николай сидел в той же позе — нога на ногу. Вера с презрением сказала:

— Ты все-таки не у случайных своих подруг. Может быть, сядешь приличней?

Он улыбнулся и опустил ногу. Она продолжала:

— Итак, я слушаю твои объяснения. О вашем удачном рейсе, о перевыполнении плана я читала в газете. Надеюсь, ты пришел не только для того, чтобы хвастаться своими трудовыми успехами?

— Ты угадала: не для того, — сказал он спокойно. — Я узнал вчера в бухгалтерии, что ты отказалась от аттестата, который я оставил, и не взяла ни копейки. Полтора года брала, а эти полгода не захотела. Хочу узнать — почему?

— Тебе непонятно?

— Непонятно.

— Что-то новое в тебе — непонятливость! — сказала она с насмешкой. — Много было недостатков, но недогадливым ты не был.

Он сказал спокойно:

— И сейчас нет недогадливости.

— Зачем же спрашивать, если сам знаешь?

— Хочу услышать подтверждение догадок. Только это.

— Ах, только это? Больше ничего не надо? Пожалуйста, слушай. Деньги твои — грязные. Грязных денег мне не надо. Подтвердила твои догадки? Не так ли?

Он кивнул головой.

— Подтвердила. Сказала не то, что реально думаешь, как я и ожидал.

— Иначе говоря, лгу? Ты смеешь мне это говорить?

— Смею, конечно. Отчего бы мне и не сметь? Отлично знаешь, что заработок мой — чистейший и честнейший…

Она прервала его:

— Трудовые подвиги, штормы, многомесячные рейсы… Ты об этом? Не надо! В те бессонные ночи, когда я еще думала о тебе, я все это видела так ярко, так близко, так больно, что одного хотелось — испытаний бы поменьше, разлуки покороче, а без больших денег можно обойтись.

— Корысти в тебе не было, — согласился он. — Но замечу, между прочим, что своими словами ты полностью опровергаешь свое объяснение счет грязных денег.

— Деньги — из твоих рук, — сказала она глухо. — Руки, обнимавшие других женщин, не могут быть чистыми. Брать такие деньги я не могу.

— Я их даю не для тебя, а для Юры.

— Ему не нужно того, что не нужно мне.

— Ты уверена, что они так уж ему не нужны? Сколько знаю, твой заработок не велик.

— Хватает на еду и одежду. А если от иного приходится отказываться, что ж — сама виновата, расплачиваюсь за дурость, что когда-то тебя полюбила.

— Вот, вот! — сказал он жестко. — Теперь ты сказала правду: от многого приходится отказываться. И делаешь ты это для одного — помучить меня. Чтобы всегда я думал об одном — вам плохо, вы от всего отказываетесь, только самое необходимое, никаких удовольствий и излишеств! Мороженое-то хоть Юрочке изредка покупаешь?

— О Юрочке не беспокойся. Все, что ему полезно, он имеет. В том числе и мороженое, если день жаркий. В холодные дни мороженого не дам, хоть расплачься.

— Характер твой я знаю, — он хмуро улыбнулся. — И не удивлюсь, если в скорости будешь демонстрировать мне новую одежду Юры, как только износится та, что мы когда-то покупали вместе про запас.

— Грязным и оборванным он ходить не будет.

— О, конечно, конечно! Чистенький, аккуратненький. Заплата на заплате, перешитое, но чисто до умопомрачения! Бедность, что поделаешь, не твоя вина, виноват отец, этот всем известный негодяй и распутник Суровцев, а сама я, вот глядите, вылизываю, вычищаю, каждую пушинку сдуваю.

— Боишься, что пойдет о тебе скверный слух? Может быть, опасаешься, что плохого отца на партком вызовут? Не пугайся. Заявления в твою партийную организацию не подавала и не подам. Разошлись два года назад тихо и мирно, никого не спросились, никому не доложились-так и впредь будет, пока не вытравим из памяти, что были когда-то вместе.

— Не вытравим, не надейся. Я эти два года старался — не получается. А впоследствии Юра не даст. Он еще спросит тебя — где мой отец?

— Не раз спрашивал. Я отвечала: нет отца, не думай об отце, хватит с тебя мамы.

— Всегда ли будет хватать? Ты, вероятно, еще добавишь, если уже не говорила, что отец плохой, что ты его выгнала, что он недостоин любви и уважения…

Она сказала с вызовом:

— Уже говорила и ты это мог услышать от самого Юры. Не бойся, я его не накажу за то, что он тебе проболтался. Да, именно так о тебе говорила, не собираюсь скрывать. Имеешь возражения?

Он пожал плечами.

— Мои возражения тебе — пустяк! Юра будет иметь возражения, когда подрастет. Ты об этом подумала? Когда-нибудь он захочет узнать не только от тебя, кто я. И услышит обо мне от других. И составит обо мне собственное мнение. Тебя это не страшит?

— Чего ты хочешь? — спросила она, бледнея. — Я запретила тебе приходить к нам! Зачем ты пришел?

— Уже докладывал тебе. Раньше ты брала деньги для Юры, теперь отказалась. Хочу выяснить — что еще случилось? Почему надо так усиливать месть мне? Какие свалились новые напасти?

— Что называть напастями? — она с усилием улыбнулась. — Для меня это скорей приятное. Была техником, перевели на новую должность. Двадцать рублей прибавки.

— И по случаю двадцатирублевой прибавки ты отказываешься от моих восьмидесяти? У тебя не только своя логика, но и. своя особая математика.

— Какая уже есть. Буду жить по своей логике и по своей математике. Тебе помешать не удастся.

— Я имею право хоть при помощи денег участвовать в воспитании своего сына.

— Я отказываю тебе в этом праве!

Он долго смотрел на нее.

— Вряд ли это тебе удастся.

— Не брать денег? А чему здесь удаваться? Не возьму — и все дела.

— Нет, Вера. Ты преувеличиваешь свои возможности. Дело-то ведь не в деньгах, а в страхе твоем. В мести мне и в страхе за себя.

— О мести ты уже говорил. А страх — что-то, признаться, новое.

— Да, страх. Ты боишься, что Юра, когда подрастет, не поймет, не примет, не разделит твоей жажды мести. И ты ему тогда окажешь: «Вот он, твой отец, нам было трудно, нам было очень трудно, а он прекрасно зарабатывал, но не помогал, ему было не до нас». А сама ли ты отказывалась или я не давал, кто об этом через десять лет будет знать? Что, не так?

Она положила руку на грудь, смиряя бурно рвущееся дыхание.

— Хотя бы и так. Все равно ты мне не помешаешь.