Казалось, что безумство людей достигло уже апогея, когда Парижская обсерватория сообщила, что болид, или во всяком случае его ядро, состоит из чистого золота. А между тем неистовство тех дней не могло идти ни в какое сравнение с безумством, охватившим человечество после того как Дин Форсайт и Сидней Гьюдельсон самым решительным образом заявили, что астероид неизбежно должен упасть. Невозможно даже и перечислить все случаи внезапного умопомешательства, разыгравшегося на этой почве. Достаточно сказать, что все без исключения дома для умалишенных оказались за несколько дней переполненными.

Но среди всех этих безумцев самыми безумными были виновники возбуждения, потрясавшего весь мир.

До сих пор ни мистер Форсайт, ни доктор Гьюдельсон не допускали возможности падения метеора. Если они с такой горячностью отстаивали свое право первенства при открытии болида, то отнюдь не из-за его ценности, не из-за каких-то миллиардов. Они жаждали лишь, чтобы их имена были связаны с таким изумительным явлением в области астрономии.

Но положение изменилось до неузнаваемости после того, как они в ночь с 11 на 12 мая уловили отклонение в курсе болида. Вопрос более жгучий, чем все остальные, сразу же вспыхнул в их мозгу.

Кому же, после его падения, будет принадлежать болид? Кому достанутся миллиарды, сокрытые в ядре, окруженном сверкающим ореолом? Когда ореол этот исчезнет (да и кому нужны такие неосязаемые лучи!), золотое ядро будет здесь, на земле. И превратить это ядро в звонкую монету не представит труда…

Но кому же он будет принадлежать?

— Мне! — не колеблясь воскликнул мистер Форсайт. — Мне! Ведь я первый отметил его появление на горизонте Уостона.

— Мне! — с такой же уверенностью заявил доктор Гьюдельсон. — Ведь это мое открытие!

Безумцы не преминули огласить через печать свои непримиримые и противоречащие одна другой претензии. Два дня сряду страницы уостонских газет были заполнены злобными статьями обоих соперников. Упоминая о недосягаемом болиде, который и в самом деле словно насмехался над ними с высоты своих четырехсот километров, они тут же, не скупясь, забрасывали друг друга бранными эпитетами.

Вполне понятно, что при таких условиях и речи не могло быть о предстоящей свадьбе. Долгожданная дата — 15 мая — миновала, а Дженни и Фрэнсис все еще оставались женихом и невестой.

Да можно ли было еще считать их обрученными? Своему племяннику, который решился в последний раз сделать попытку договориться с ним, мистер Форсайт ответил буквально следующее:

— Я считаю доктора мерзавцем и никогда не дам согласия на твой брак с дочерью какого-то Гьюдельсона!

И почти в тот же час этот самый доктор в ответ на слезы и мольбы своей дочери ответил:

— Дядя Фрэнсиса — бесчестный человек. Моя дочь никогда не станет женой племянника Форсайта.

Тон был такой категорический, что оставалось только подчиниться.

Подъем аэростата Уолтера Брагга послужил новым поводом для проявления ненависти, которой пылали друг к другу оба астронома. Жадные до скандала, газеты охотно поместили письма противников, в которых резкость выражений приняла совершенно недопустимую форму, что вряд ли, разумеется, могло способствовать успокоению умов.

Но осыпать друг друга бранью, — конечно, малоподходящий выход из положения. Раз существует непримиримый спор, следует поступить так, как все люди в подобных случаях, — то есть обратиться в суд. Это единственный и лучший способ уладить конфликт.

Противники в конце концов пришли именно к такому выводу.

Поэтому 17 мая мистером Дином Форсайтом была отправлена доктору Гьюдельсону повестка, приглашавшая доктора предстать на следующий же день перед судейским столом почтенного мистера Джона Прота; поэтому такая же точно повестка была немедленно отправлена доктором Гьюдельсоном мистеру Дину Форсайту; и поэтому, наконец, утром 18 мая нетерпеливая и шумная толпа завладела всем помещением суда.

Мистер Дин Форсайт и мистер Сидней Гьюдельсон были, как полагалось, на месте. Вызванные друг другом в суд, соперники оказались лицом к лицу.

Несколько дел уже благополучно было разрешено в начале судебного заседания, и участники, которые при входе в зал грозили друг другу кулаками, ушли рука об руку, к полному удовольствию мистера Прота. Будет ли достигнут такой же результат в отношении двух соперников, которые должны были сейчас предстать перед судом?

— Переходим к следующему делу! — распорядился судья.

— Форсайт против Гьюдельсона и Гьюдельсон против Форсайта! — объявил секретарь.

— Прошу тяжущихся подойти ближе! — произнес судья, выпрямляясь в своем кресле.

Мистер Дин Форсайт и доктор Сидней Гьюдельсон вышли из рядов сопровождавших их сторонников. Они стояли лицом к лицу, в упор глядя друг на друга. Глаза их метали молнии, руки сжимались в кулаки, — они походили на заряженные пушки, готовые от малейшей искорки разразиться громом.

— В чем дело, господа? — спросил судья Прот, отлично, кстати сказать, осведомленный о предмете жалоб обоих астрономов.

Мистер Дин Форсайт заговорил первым:

— Я предъявляю свои права…

— А я свои… — перебил его доктор Гьюдельсон.

И сразу же начался оглушительный дуэт, который исполнялся ни в терциях, ни в секстах, но, наперекор всем законам гармонии, в непрерывном диссонансе.

Мистер Прот часто-часто застучал по столу ножом из слоновой кости, как стучит дирижер своей палочкой, желая прекратить чудовищную какофонию.

— Прошу вас, господа, — произнес судья, — выступать по очереди. В алфавитном порядке, предоставляю слово мистеру Форсайту [11]. Мистеру Гьюдельсону будет затем дана полная возможность ответить.

Таким образом, мистер Дин Форсайт первым изложил суть своей жалобы, в то время как доктор ценой невероятных усилий старался владеть собой. Мистер Форсайт рассказал, как он 16 марта в семь часов тридцать семь минут и двадцать секунд утра, занимаясь наблюдениями в своей башне на Элизабет-стрит, заметил болид, пересекавший небо с севера на юг, как он, Форсайт, следил за метеором в течение всего времени, пока он находился в поле видимости, и как несколькими днями позже он отправил письмо в Питсбургскую обсерваторию с сообщением о своем открытии, приоритет на которое он просил за ним закрепить.

Когда пришла очередь доктора Гьюдельсона, он дал почти в точности те же объяснения, что и его соперник, так что суд после обоих выступлений оказался не более осведомленным, чем до них.

Все же этих сведений, по-видимому, было достаточно, так как мистер Прот не задал ни одного дополнительного вопроса. Торжественным жестом потребовав тишины и добившись ее, он огласил решение суда, составленное им в то время, когда противники выступали с речами.

«Принимая во внимание, — гласило решение, — утверждение мистера Дина Форсайта, что он 16 марта в семь часов тридцать семь минут двадцать секунд утра заметил болид, пересекавший небо над Уостоном; принимая, с другой стороны, во внимание заявление мистера Сиднея Гьюдельсона о том, что он заметил болид в тот же час, в ту же минуту и в ту же секунду…»

— Да! Да! — закричали сторонники доктора, как одержимые потрясая поднятыми кулаками.

— Нет! Нет! — завопили сторонники мистера Форсайта, топая ногами по паркету.

«…ввиду того, что поданные жалобы основаны на вопросе о минутах и секундах и принадлежат к области чисто научной; ввиду того, что не существует параграфа закона, приложимого к приоритету в области астрономического открытия; основываясь на этих мотивах, суд признает себя некомпетентным и приговаривает обе стороны к уплате судебных издержек».

Совершенно ясно, что судья не мог ответить иначе.

Впрочем (и это, пожалуй, соответствовало желанию судьи), тяжущиеся по выходе из суда должны были направиться в противоположные стороны, что лишало их возможности сцепиться друг с другом. А это являлось «уже большим достижением.

Но ни тяжущиеся, ни их сторонники не желали допустить, чтобы дело кончилось так просто. Если мистер Прот рассчитывал отделаться ссылкой на свою некомпетентность, ему пришлось отказаться от этой надежды.