Два голоса прорвались сквозь общий ропот, которым было встречено оглашение приговора.

— Я прошу слова! — в один голос вопили мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон.

— Хотя я и не обязан сызнова пересматривать свое решение, — произнес судья тем любезным тоном, которого он придерживался даже и при самых серьезных обстоятельствах, — но я охотно дам слово как мистеру Дину Форсайту, так и доктору Гьюдельсону, при том, однако, условии, что они воспользуются своим правом один после другого.

Но противники были не в силах выполнить такое требование. И ответили они опять в один голос, с одинаковым пылом, с одинаковой невоздержанностью, причем ни один не желал отстать от другого хотя бы на одно слово или на один слог.

Мистер Прот понял, что благоразумнее всего дать им волю, и постарался только по мере сил прислушаться к их выкрикам. Ему удалось поэтому уловить смысл их новой аргументации. Спор шел уже не о приоритете на астрономическое открытие. Вопрос был сейчас в денежной заинтересованности, в установлении права собственности. Одним словом: если болид упадет, то кому он будет принадлежать? Мистеру Дину Форсайту? Или мистеру Гьюдельсону?

— Мистеру Форсайту! — вопили защитники первого.

— Доктору Гьюдельсону! — завыли приверженцы второго.

Мистер Прот, лицо которого осветилось ясной улыбкой старого философа, потребовал тишины. И требование его было немедленно выполнено — так велика была заинтересованность собравшихся.

— Милостивые государи, — начал он. — Разрешите мне прежде всего дать вам совет. В случае, если болид упадет…

— Он упадет! — повторили, стараясь перекричать друг друга, как сторонники Форсайта, так и сторонники Гьюдельсона.

— Пусть так! — согласился судья со снисходительной вежливостью, которую не часто приходится встречать в судебных учреждениях даже и в Америке. — Я ничего не имею против его падения и желал бы только, чтобы он не свалился на цветы в моем саду.

Кое-кто в зале улыбнулся. Мистер Прот воспользовался этой разрядкой и бросил благожелательный взгляд на тяжущихся. Увы! Благожелательство здесь было ни к чему. Легче было бы приручить алчущих крови тигров, чем примирить таких непримиримых противников.

— В таком случае, — продолжал отеческим тоном судья, — поскольку речь пойдет о болиде, стоимость которого равна пяти тысячам семистам восьмидесяти восьми миллиардам, я предложил бы вам, господа, поделить их между собой.

— Никогда!

Крик этот, так четко выражавший отказ, несся со всех сторон. Нет, никогда ни мистер Форсайт, ни мистер Гьюдельсон не согласятся на полюбовный раздел. Правда, каждому из них досталось бы примерно по три триллиона! Но что такое триллионы, когда речь идет о самолюбии!

Мистер Прот, так хорошо изучивший человеческие слабости, особенно не удивился тому, что его совет — казалось бы, такой разумный — не встретил у присутствующих одобрения. Он не смутился, а снова постарался переждать, пока уляжется шум.

— Раз примирение невозможно, — произнес мистер Прот, как только стало несколько тише, — суд вынесет свое заключение.

При этих словах, словно по волшебству, воцарилась глубокая тишина и никто уже не осмелился перебить мистера Прота, пока он ровным голосом диктовал секретарю:

«Суд, выслушав дополнительные объяснения сторон в их заключительном слове; приняв во внимание, что заявления обеих сторон тождественны и зиждутся на одинаковых способах доказательства; приняв далее во внимание, что из открытия метеора не вытекает неоспоримого права собственности на данный метеор, что закон молчит по этому поводу и что за отсутствием закона нельзя сослаться на аналогию; что применение предполагаемого права собственности, будь оно даже обоснованным, могло бы, ввиду особенностей данного дела, столкнуться с непреодолимыми препятствиями, благодаря чему судебное решение рисковало бы остаться мертвой буквой, — что нанесло бы ущерб принципам, на которых основывается вся цивилизация, и могло бы уронить в глазах населения авторитет суда; что в столь специальном вопросе следует действовать осторожно и обдуманно; приняв, наконец, во внимание, что поданные в суд иски основываются (невзирая на утверждения сторон) на событиях гипотетических, которые могут и не произойти; что, если падение и произойдет, метеор может свалиться в море, покрывающее три четверти земного шара; что и в том и в другом случае дело должно будет считаться аннулированным ввиду отсутствия спорного предмета; основываясь на всем вышесказанном, — откладывает вынесение своего окончательного решения до момента падения метеора, установленною и заверенного по всем правилам закона».

«Точка!» — закончил диктовать мистер Прот, подымаясь со своего кресла.

Судебное заседание было закрыто.

Аудитория осталась под впечатлением мудрых «принимая во внимание» мистера Прота. Ведь и в самом деле, не было ничего невозможного в том, что болид погрузится в морские глубины, откуда его уже немыслимо будет вытащить. А затем — на какие «непреодолимые трудности» намекал судья? Что должны были означать эти таинственные слова?

Все это давало пищу для раздумья, а раздумье обычно успокаивает взволнованные умы.

Приходится предположить, что мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон не предавались раздумью, — ибо они не успокаивались, а скорее даже наоборот. Стоя в разных углах зала, они грозили друг другу кулаком, взывая к своим сторонникам.

— Я не подчинюсь такому постановлению! — громовым голосом кричал мистер Форсайт. — Это явная бессмыслица!

— Это постановление — нелепость, — не отставая от него, во все горло орал доктор Гьюдельсон.

— Осмелиться предположить, что мой болид не упадет…

— Сомневаться в том, что мой болид упадет!..

— Он упадет там, где я предсказал…

— Я определил место его падения…

— И раз я не могу добиться защиты закона…

— И раз суд отвергает мою жалобу…

— Я буду до конца защищать свои права… Я уезжаю сегодня же вечером.

— Я буду добиваться моих прав до последней крайности… Сегодня же пускаюсь в путь.

— В Японию! — вопил мистер Дин Форсайт.

— В Патагонию! — не уступая своему противнику, орал доктор Гьюдельсон.

— Ур-ра! — заливались хором оба враждебных лагеря.

По выходе на улицу толпа разделилась на две части, и к ним примкнули любопытные, которым не удалось пробраться в зал заседаний. Шум стоял невообразимый: крики, угрозы, брань… Еще немного, и дошло бы до рукопашной, так как сторонники Дина Форсайта жаждали приступить к линчеванию Сиднея Гьюдельсона, а сторонники Сиднея Гьюдельсона мечтали покончить с Дином Форсайтом при помощи суда Линча — истинно американского способа разрешения спора…

К счастью, власти успели заранее принять меры. Нагрянуло достаточное число полисменов, которые, решительно и вполне своевременно приступив к делу, развели забияк.

Едва только враждующие стороны оказались на некотором расстоянии друг от друга, как их ярость, в какой-то степени напускная, улеглась. Но сохранить за собой право производить как можно больше шума казалось этим воякам необходимым. Поэтому, умерив вопли по адресу главы враждебной партии, они продолжали оглашать воздух криками каждый в честь своего кумира:

— Ур-ра, Дин Форсайт!..

— Ура, Гьюдельсон!..

Возгласы эти скрещивались, гремя, как гром. Вскоре они слились в общем зверином вое.

— На вокзал! — вопили обе группы, которые сошлись, наконец, на одном.

И толпа по собственному почину построилась в две колонны, которые наискось пересекли площадь Конституции, освобожденную, наконец, от воздушного шара Уолтера Брагга. Во главе одной из колонн торжественно шествовал мистер Дин Форсайт, а во главе другой — доктор Сидней Гьюдельсон.

Полисмены следили за происходившим с полным безразличием: ведь беспорядка больше не предвиделось. Да и в самом деле, не приходилось опасаться столкновения между обеими колоннами: одна из них торжественно сопровождала мистера Дина Форсайта к Западному вокзалу, где начинался его путь в Сан-Франциско, а оттуда в Японию, а другая не менее торжественно последовала за доктором Сиднеем Гьюдельсоном к Восточному вокзалу — конечному пункту железнодорожного пути в Нью-Йорк, где доктору предстояло сесть на пароход, направлявшийся в Патагонию.