— Понятия не имею, — ответил отец и, бросив последний взгляд на пергамент, стал медленно скручивать его.

— Нет сомнений, что завтра мне станет известно, — сказал Тони, когда председатель отдал ему документ и он осторожно опустил его в пластиковый контейнер.

— Так куда же его надо доставить? — спросил Ник.

— Мне сообщат это завтра в двенадцать часов, — сказал Тони, несколько удивившись, что отец не передал своему старому другу содержание телефонного разговора с Аль-Обайди.

Он лежал, подперев голову рукой, и смотрел, как к ней подкрадывались первые лучи утреннего солнца. Не удержавшись, он медленно провёл пальцем по её спине. Она пошевелилась, оставаясь в крепких объятиях сна и не подозревая, что он не может дождаться, когда она откроет глаза и оживит в его памяти воспоминания прошлой ночи.

В первые дни при виде Ханны, выходившей из иорданского посольства в бесцветной одежде, явно выбранной с учётом вкуса Каримы Саиб, Скотт тем не менее находил её поразительной. Многое из того, что находится в красивой упаковке, оказывается совсем не таким без своих ярких обёрток. Когда Ханна сняла свой безвкусный костюм, в котором была в тот день, он стоял и не верил, что можно быть столь прекрасной.

Он стянул простыню, прикрывавшую её, и любовался видом, от которого у него перехватывало дыхание прошлой ночью. Её коротко подстриженные волосы; он представлял, как бы они выглядели, падая длинными волнистыми прядями на её плечи, как она хотела того. Ложбинка на шее, гладкая оливковая кожа спины и длинные стройные ноги.

Как ребёнку, открывшему чулок, полный подарков, ему хотелось прикоснуться ко всему сразу. Он провёл рукой по изгибу её спины в надежде, что она повернётся. Придвинулся ближе, наклонился над ней и стал обводить пальцем вокруг её твёрдой груди. Круги становились все меньше и меньше, пока не замкнулись на её мягком соске. Послышался вздох, и на этот раз она повернулась и оказалась в его объятиях, стиснув пальцами его плечи, когда он притянул её ближе.

— Так нечестно, ты воспользовался тем, что я спала, — проговорила она сквозь сон, когда его рука легла на её бедро.

— Извини, — пробормотал он и убрал руку, целуя её в щеку.

— Не извиняйся. Ради Бога, Симон, я хочу, чтобы ты любил меня, — сказала она, ещё ближе приникая к нему и принимая его ласки, которые открывали в ней все новые сокровища.

Их близость была по-утреннему свежей, более спокойной и нежной, чем неистовство ночи, но от этого ничуть не менее приятной.

У Скотта такое было впервые. Хотя он занимался любовью так много, что не мог вспомнить всех, она никогда не вызывала в нем такой бури чувств.

Когда Ханна откинулась на его плечо, он отодвинул волосы с её щеки и стал молить Бога, чтобы следующий час не пролетал так быстро. Ему была ненавистна мысль о её неизбежном возвращении в посольство. Он не хотел делить её ни с кем.

Комната теперь была залита солнечным светом, и он невольно задумался о том, когда ещё ему удастся провести с ней всю ночь.

Глава иракского представительства был срочно вызван в Женеву и взял с собой лишь одну секретаршу, оставив Ханну в Париже без дел на выходные. Она сожалела только о том, что не может сказать Симону, что стоит за этим вызовом, чтобы он мог сообщить об этом Крацу.

Она закрыла свою комнату на два замка и покинула посольство через пожарный выход. Ханна рассказала ему, что чувствовала она себя при этом как школьница, сбежавшая из интерната на ночную вечеринку.

— Лучшей вечеринки я не помню, — сказал он под конец, прежде чем они заснули в объятиях друг друга.

День начался у них с того, что, отправившись в поход по магазинам на бульваре Сен-Мишель, они накупили одежды, которую она не могла носить, и под конец приобрели галстук, на который он никогда бы не решился прежде. Ленч в кафе на углу занял у них два часа, которые прошли за салатом и одной бутылкой вина. По Елисейским полям они шли, держась за руки, как все влюблённые, а затем встали в очередь, чтобы посмотреть выставку Клодиона в Лувре. Это был шанс поделиться с ней чем-то, о чем знал, но который потом обернулся тем, что он сам оказался слушателем. В маленьком магазинчике под Эйфелевой башней он купил ей широкополую шляпу, в каких ходили туристы, и ещё раз убедился, что она выглядит сногсшибательно в любом наряде.

Их ужин у Максима состоял всего из одного блюда, поскольку к тому времени они оба знали, что им хочется лишь поскорее вернуться в его маленькую квартирку на Левом берегу.

Скотт вспомнил, как стоял, словно загипнотизированный, когда Ханна снимала с себя один предмет одежды за другим, пока не смутилась и не бросилась раздевать его. Он был даже готов отказаться от занятий любовью, чтобы только это ожидание чуда продолжалось всегда. Ни с одной из женщин, включая раскованных студенток на одну ночь или случайных знакомых, даже если это представлялось ему любовью, он никогда не испытывал ничего подобного. И даже потом, когда он лежал в её объятиях, это было так же волнующе, как занятие любовью.

Его палец пробежал по ложбинке на её шее.

— Когда ты должна вернуться? — спросил он чуть ли не шёпотом.

— За минуту до посла.

— И когда должен вернуться он?

— Его самолёт прилетает из Женевы в 11.20. Так что к двенадцати мне надо сидеть за своим столом.

— Тогда мы можем заняться любовью ещё один раз, — сказал он и приложил палец к её губам.

Она слегка прикусила его палец.

— Ой! — притворно воскликнул он.

— Только один раз? — отозвалась она.

Дебби впустила заместителя посла в кабинет Кавалли в двадцать минут первого. Опоздание Аль-Обайди осталось без комментариев с той и другой стороны. Тони указал на стул с противоположной стороны стола и ждал, когда его посетитель усядется. Араб впервые вызывал у него какое-то странное чувство беспокойства.

— Как я сказал вчера, — начал Кавалли, — мы теперь располагаем документом, который вам нужен. И поэтому готовы обменять его на ранее согласованную сумму.

— Ах да, девяносто миллионов долларов, — сказал араб, складывая кончики пальцев под подбородком и обдумывая своё следующее заявление. — Расчёт после доставки, если я правильно помню.

— Вы правильно помните, — сказал Кавалли. — Поэтому все, что нам надо знать теперь, это где и когда.

— Мы требуем, чтобы документ был доставлен в Женеву к двенадцати часам следующего вторника. Получателем будет мсье Пьер Дюмо из банка «Дюмо и К°».

— Но у меня остаётся всего шесть дней, чтобы найти безопасный маршрут вывоза из страны и…

— Ваш Бог создал мир за это время, если я правильно помню, — с иронией заметил Аль-Обайди.

— Декларация будет в Женеве во вторник к полудню, — сказал Кавалли.

— Хорошо, — ответил Аль-Обайди. — И если мсье Дюмо убедится, что документ подлинный, он переведёт девяносто миллионов в любой банк мира по вашему выбору, для чего ему даны соответствующие указания. Если же вы не сможете доставить документ или он окажется фальшивым, мы теряем десять миллионов долларов и остаёмся ни с чем, если не считать трехминутного фильма, снятого всемирно известным режиссёром. В этом случае директору ФБР и комиссару налоговой службы будут направлены пакеты, аналогичные этому.

Аль-Обайди вытащил из внутреннего кармана толстый пакет и бросил на стол. Выражение на лице Кавалли не изменилось, когда заместитель посла встал, откланялся и вышел из кабинета, не сказав ни слова больше.

Кавалли не сомневался, что сейчас он узнает, что означали слова «среди прочего».

Он вскрыл конверт, и из него на стол посыпались десятки фотографий и документы с приложенными к ним серийными номерами банкнот. На одних фотографиях он беседовал с Алом Калабрезе на мостовой перед кафе «Националь», на других был снят с Джино Сартори в центре Фридом-плаза, на третьих — с режиссёром, сидящим на съёмочной тележке, во время их разговора с бывшим начальником окружного управления полиции. Аль-Обайди даже исхитрился сфотографировать Рекса Баттеруорта перед входом в отель «Уиллард» и актёра с лысой головой, сидящего в третьей машине, и позднее, когда тот садится в лимузин на транспортной площадке возле архива.