Сад пищекомбината располагался сразу за железной дорогой, там, где начинался лес. Росли в нём груши, сливы, желтые и красные ранетки, а под ними сохли в тени чахлые кустики смородины. И в этот сад наведывались те, у кого даже палисадничка перед домом не было. Впрочем, нормальные люди предпочитали покупать варенья, компоты или те же свежие груши в пищекомбинатовском магазине: стоили они сущие копейки. С началом перестройки, у народа, правда, трудновато стало с деньгами, но комбинат и тут нашёл выход: приходите в сад убирать урожай, оплата труда, так сказать, натуральная: насобирал пять ведёр груш, а шестое - твоё. Но Дуську это почему-то не устраивало.
-Ха! - горланила она. - Нашли дуру! Ишь, бары какие! Да я и так возьму, что хочу. Право имею!
А право это заключалось в том, что Дуся, будучи школьницей, выезжала вместе со своим пионерским отрядом на закладку этого сада. И даже воткнула в землю десятка четыре каких-то саженцев.
И, как ни странно, именно Дуська убедила Любу: ничего нет стыдного в том, чтобы торговать на рынке тем, что тебе принадлежит.
Нет, никакого такого разговора у них не было. Просто Люба однажды послушала разглагольствования пустой бабёнки, поглядела на её незаштопанную юбчонку, да и подумала, что, пожалуй, гораздо позорней воровать чужое, да ещё и похваляться этим. К тому же, в больнице, где Люба работала буфетчицей, третий месяц задерживали зарплату, и хорошо, что хоть остатки хлеба можно было домой уносить, а так бы - зубы на полку, и всё тут!
Люба, позёвывая, прошлепала на кухню. Больше всего на свете она не любила утреннюю растопку печи. Надо выгрести золу, почистить поддувало, принести два ведра угля, а чтобы он лучше горел, положить в топку несколько березовых поленьев. Господи, сколько мороки-то!
На печном кожухе стояли валенки, рядом с ними лежала пара толстых шерстяных носков. Тут же сох "базарный коврик": кусок трехслойного картона, обшитый серой дерюжкой. Люба кидала его под ноги и стояла на нём целый день.
Иснючка ещё лучше придумала: приспособилась упаковывать свои ревматичные ноги в мешки, сшитые из старого верблюжьего одеяла.
Поглядев на иснючкино ноу-хау, Люба надоумилась сделать портянки из теплоизоляционного материала, в который был упакован телевизор "Сони". Наденешь носки, сверху обмотаешь их "портянками" - и никакой мороз не страшен! А чтобы какая-нибудь лихоманка вроде гриппа не пристала, Люба обязательно пила чай. С вечера бросала в большой китайский термос две горсти сушеного шиповника, состругивала с лианы лимонника тонкие ленточки желтой, запашистой стружки и заливала всё это крутым кипятком. Утром Люба добавляла в настой чайную заварку и ложку-другую мёда.
Полуторалитрового термоса с этим чаем ей хватало на весь день. Ещё и соседок по торговому ряду угощала.
Иснючка, попробовав его в первый раз, ласково сощурила свои подслеповатые глазки:
- Любочка, скажи, как ты этот чай делаешь? Уж больно хорош...
- Секрет фирмы!
- Ну и толку-то с твоих секретов! - надулась Иснючка. - Умные люди давно бы их в ход пустили...
-А я вот подумаю-подумаю, да и открою свою чайную, - засмеялась Люба.
-Да пока документы на неё оформишь, рак на горе три раза свистнет, Иснючка наставительно подняла вверх указательный палец. - Я бы на твоём месте этот чай...
-Знаю, знаю! Ты бы на нём бизнес сделала! Пока никто ещё не догадался противопростудным чаем торговать...
-Ну и торговала бы! Глянь-ка, сколько народу день деньской мимо рынка прёт, да и дети, что на горках рядышком катаются, тоже наверняка хотят перекусить. Чай да пирожок - чем плохо, а?
- Ну и почему ты перестала носить сюда чай? Не шибко-то его и брали. Разве не так?
- Да, видно, дорого кажется: в городе за стакан рубль дают - не моргнут, а тут сразу прикидывают: " Ты чё, бабка, пачка хорошей заварки десять рубля стоит! Это ж сколько стаканов чая из неё получится!"
- И то правда: совесть надо иметь. Совсем уже рубль обесценили! И мы с тобой к этому ручки тоже приложили. Я вот иногда думаю, а почему на рынке все цены круглые: всё в рублях измеряется, и нет, скажем, такой цены, как один рубль двадцать копеек или, к примеру, один рубль тридцать три копейки обязательно всё округлим!
- Да кому ж охота с мелочью возиться? - простодушно возразила Иснючка. - Её даже нищие не уважают.
- А вот в Америке, сама читала, круглые цены не любят: там уважают, например, цифру девять, - сказала Люба. - И ценники выглядят так: четыре доллара девяносто девять копеек...
- Центов! - поправила Иснючка.
Не смотря на то, что порой прикидывалась полной невежей, она внимательно следила за курсом доллара. Злые языки утверждали, что эта скромная старушка хранила деньги исключительно в "зелененьких". При этом Иснючка терпеть не могла, когда кто-нибудь намекал на её пронырливость, и тут же начинала жаловаться:
-Да не хитрая я! Это жизнь такая пошла, чёрт её задери! Не будешь крутиться - пропадёшь...
Но Люба лишь хмыкала в ответ:
- Крутись - не крутись, а конец у всех один, только по-разному оформленный: над одними - мрамор да гранит, над другими - деревянный крест или жестяная звездочка...
- У-у, злючка! - понарошку взвывала Иснючка. - Да звезд-то уже не делают, теперя вместо них - орлы о двух головах. Вот те истинный крест! Сама видела...
Если бы не эти тары-бары-растобары, то скучно было бы стоять на рынке со своим товаром. Подзадоривая Иснючку, Люба знала, что и в неё саму в любой момент могут вонзиться остренькие стрелы язвительности и злокозненного остроумия. Уж в чём, в чём, а в этом поселковые бабы - большие доки. Иная такое отчебучит, что хоть стой, хоть падай и проси пощады, пока тебя ещё раз не ужалил бойкий язычок.
Чаще всего это случалось, когда две женщины ступали на тропу большой войны, и причина-то порой была пустяковая: залезла, допустим, курица-наседка с выводком цыплят на огород к соседке, распорхала грядку с только что посаженой рассадой, - и тут же гром проклятий, истошные крики, заковыристые да занозистые словечки, и такого о тебе навспоминают и незаслуженно припишут, что в самый раз добровольно отправиться на исправленье туда, куда сам Макар телят не гонял. А вослед тебе будут трубить громкие вражьи трубы, и развеваться неукротимые боевые знамёна, и от избытка чувств победительница примется не по барабану колотить, а по своим оголённым ягодицам. Но Иснючка, впрочем, предпочитала ни с кем по-крупному не ссориться, и даже неминуемую крутую разборку умудрялась заменить пусть и худым, но миром.