{* "К близким людям Аддйсон относился безупречно, и в его манере говорить было некое очарование, какого я не видел ни у кого другого; но когда появлялся хоть кто-нибудь чужой, пусть всего только один, он соблюдал достоинство и хранил неловкое молчание". - Поп, "Примечательные случаи" Спенса.

** "Талант Мильтона и его несравненное превосходство заключаются прежде всего в возвышенности его мыслей. Среди наших современников есть такие, которые могут поспорить с ним в любой другой области поэзии; но в величии чувств он превосходит всех поэтов, как современных, так и древних, за исключением лишь Гомера. Человеческое воображение не в силах породить более великие мысли, чем те, которые воплощены в его первой, второй и шестой книгах". - "Зритель", Э 279.

"Если бы мне предложили назвать поэта, который был бы величайшим мастером во всех формах воздействия на человеческое воображение, я, пожалуй, назвал бы Мильтона". - Там же, Э 417.

Эти знаменитые заметки печатались в каждом субботнем номере "Зрителя" с 19 января по 3 мая 1712 года. Его преклонение перед Мильтоном можно уподобить его восхищению духовной музыкой.

*** "Сначала Аддисон был ко мне очень благосклонен, но потом стал моим злейшим врагом". - Поп, "Примечательные случаи" Спенса.

"Порвите с ним как можно скорее, - сказал мне Аддисон о Попе. - Иначе он непременно сыграет с вами какую-нибудь дьявольскую шутку; он одержим духом сатиры". - Леди Уортли Монтегью, "Примечательные случаи" Спенса.}

Отец Аддисона был всеми уважаемый уилтширский священник и достиг высокого сана *. Его знаменитый сын не забыл свое церковное воспитание и сохранил ученую серьезность, так что впоследствии его называли в Лондоне "священником в коротком парике" **, в то время короткие парики носили только светские люди, и отцы богословия не считали приличествующим показываться иначе, как в длинных париках. Он учился в школе в Солсбери и в Чартерхаусе, а в 1687 году, когда ему было пятнадцать лет, поступил в колледж Королевы в Оксфорде, где быстро выделился, сочиняя латинские стихи. Красивую и вычурную поэму "Пигмеи и журавли" до сих пор читают любители такого рода поэзии; сохранились также стихи в честь короля Вильгельма, из которых явствует, что верноподданный юноша имел обыкновение пить за здоровье этого монарха из чаш алого Лиэя; в его "Собрании" имеется еще немало других сочинений, одно из коих было посвящено заключению мира в Рисвике в 1697 году и обладало такими достоинствами, что Монтегью исхлопотал для автора пенсию в триста фунтов годовых, и на эти деньги Аддисон отправился путешествовать.

{* Ланселот Аддисон, его отец, был сыном Ланселота же Аддисона, церковнослужителя в Уэстморленде. Он стал настоятелем Личфилда и архидьяконом Конвентри.

** "Слова Мандевиля, который, проведя вечер в его обществе, назвал его "священником в коротком парике", никак не могут бросить на него тень. Он всегда бывал сдержан с незнакомыми, и люди вроде Мандевиля не располагали его к непринужденности". - Джонсон, "Биографии поэтов".

"Старый Джейкоб Тонсон не любил мистера Аддисона: он поссорился с ним и, уйдя с должности секретаря, часто говорил о нем: "Вот увидите, когда-нибудь этот человек станет епископом - я уверен, он стремится к этому сану; и, право, я всегда считал, что в душе он священник". - Поп, "Примечательные случаи" Спенса.

"Мистер Аддисон провел в Блуа около года. В разгаре лета он вставал рано, между двумя и тремя часами, а зимой лежал в постели до одиннадцати или до двенадцати дня. Живя здесь, он был молчалив и часто задумчив: иногда он до того углублялся в свои мысли, что я, войдя к нему, ждал минут пять, прежде чем он меня замечал. Обычно вместе с ним ужинали его ученики; кроме них, он мало с кем общался, и с женщинами у него тут, насколько мне известно, никаких связей не было; если бы были, я бы, вероятно, об этом знал". - Филиппо, аббат Блуа, "Примечательные случаи" Спенса.}

За десять лет в Оксфорде Аддисон глубоко впитал в себя латинскую поэзию, и когда отправился в Италию *, знал этих поэтов как свои пять пальцев. Его покровитель оказался не у дел, поэтому пенсия ему не выплачивалась; и прославленный герцог Сомерсетский, узнав, что этот великий ученый, теперь уже прославленный среди европейских литераторов (великий Буало **, внимательно прочитав изящные Аддисоновы гекзаметры, понял, что англичане не совсем варварский народ), узнав, что сам знаменитый мистер Аддиеон из Оксфорда готов состоять гувернером при каком-нибудь юном джентльмене, отправляющемся путешествовать для завершения образования, предложил мистеру Аддисону сопровождать его сына, лорда Хартфордского.

{* "Его знание латинских поэтов, от Лукреция и Катулла до Клавдия и Пруденция, было необычайно доскональным и глубоким". - Маколей.

** "Наша страна обязана ему тем, что знаменитый мсье Буало прежде всего изучил взгляды на поэзию английского гения, читая "Musae Anglieanae" {Английские музы (лат.).}, книгу, которую он ему подарил". - Тикелл, "Предисловие к сочинениям Аддисона".}

Мистер Аддисон ответил, что счастлив быть полезным его светлости и сыну его светлости, и выразил готовность немедля отправиться в путь.

Его светлость герцог Сомерсетский объявил одному из самых знаменитых ученых Оксфорда и всей Европы о своем милостивом намерении выплачивать воспитателю милорда Хартфорда сто гиней в год. Мистер Аддисон ответил письмом, в котором сообщал, что он целиком к услугам его светлости, но ни в коей мере не считает вознаграждение достаточным. Переговоры прервались. Они расстались со множеством любезностей с обеих сторон.

Некоторое время Аддисон провел за границей, вращаясь в лучшем европейском обществе. Да и как могло быть иначе? Он, вероятно, был самым благородным человеком, какого видел свет: во всех случаях жизни спокойный и учтивый, веселый и невозмутимый *. Не думаю, чтобы у него когда-нибудь возникали недостойные мысли. Он мог иногда, даже часто, пренебречь добродетелью, но не мог совершить много предосудительных поступков, из-за которых приходилось бы краснеть или бледнеть. Когда он бывал откровенен, беседа с ним, надо полагать, была так восхитительна, что величайшие люди приходили в восторг и упивались, слушая его. Ни один человек не переносил бедность и лишения со столь возвышенной стойкостью. Его письма к друзьям в тот период его жизни, когда он лишился правительственной пенсии и отказался от ученой карьеры, дышат мужеством, бодрой уверенностью и философским оптимизмом, и в моих глазах так же, как, надеюсь, в глазах его последнего и самого знаменитого биографа (хотя мистер Маколей вынужден с сожалением признать, что великий и благородный Джозеф Аддисон, подобно многим другим джентльменам его времени, питал печальное пристрастие к спиртному), они не становятся хуже оттого, что порой его честная рука слегка дрожала наутро после ночного возлияния в честь алого Лиэя. Он любил пить за здоровье своих друзей; он пишет Уичу ** в Гамбург, благодарно вспоминая его рейнвейн. "Сегодня я пил за Ваше здоровье с сэром Ричардом Шерли", - пишет он Басерсту. "Недавно я имел честь встретить милорда Эффингема в Амстердаме, где мы сто раз пили за здоровье мистера Вуда превосходное шампанское", пишет он в другом письме. Свифт *** описывает его с чашей в руках, - Джозеф поддался искушению, перед которым Джонатан устоял. Джозеф был холоден по натуре и, вероятно, испытывал потребность в горячительном, дабы согреть кровь. Если он и был священником, не забывайте, что он носил короткий парик. Едва ли был на свете человек с более благородной и христианской душой, чем у Джозефа Аддисона. Не будь у него этой маленькой слабости к вину, мы едва ли нашли бы в нем вообще какойнибудь недостаток и не могли бы любить его так, как теперь ****.