Она послала Тристану отчаянную сверкающую улыбку.

— Доброго вам вечера, Тристан. Я думала, что Вы заснули.

Тристан гордо прошествовал к ней, и рассмотрев его более ясно, она съежилась. Он, казалось, весь кипел от гнева. Он поднял беспощадную руку и указал на нее.

— Ты отравила мою еду.

— О, нет. — Она попыталась улыбнуться снова, но не смогла этого сделать перед лицом его горячего презрения. Она откашлялась. — Это была только черноголовка, валериана, чтобы помочь Вам отдохнуть.

— К счастью, я съел много больше, чем ты ожидала. Я не думаю, что ты использовала достаточно, и ты — проклятая лгунья.

Она вздрогнула и закусила губу. Он был не просто рассержен на нее, он был в ярости, а она никогда не видела ничего подобного. Она никогда не думала, что его гнев может быть настолько пугающим. Она отодвинулась в сторону, когда он подтолкнул ее и развязал узлы.

Шпаги зазвенели, ударяясь друг о друга. Он поднял одну, отказался от нее, затем выбрал другую. Взвесив ее правой рукой, он сделал выпад или два. Клинок танцевал в его руке. Как только он взял его, Пэн обессилела от понимания, что стала свидетельницей бесподобного мастерства. Этот человек явно не был секретарем. Затем он отыскал ножны в куче у своих ног, надел их и вложил в них шпагу.

Он повернулся к ней.

— Даже у девицы из публичного дома больше чести, чем у тебя. — Нависая над нею, он махнул рукой, указывая на слуг и клинки. — Ты смотрела на дело своих рук? Ты знаешь, что именно собиралась сделать — свалить сотни клинков в море? Море! Божье дыхание, я действительно думаю, что ты безумна. Нет, одержима. Ты должна жить в Бедламе, где ты сможешь сколь угодно биться головой о стену и кусать пальцы.

Пэн почувствовала, что глаза защипало от слез. Он рассматривал ее так же, как рассматривали ее родные в Англии, даже не зная о ее тайне. Она похолодела, поскольку поняла, что никогда не думала, что людям могла не нравиться она сама, а не ее дар.

Тристан все еще ругал ее, но она была слишком ошеломлена, поскольку другое, еще более пугающее озарение снизошло на нее. Никогда она не думала, что его хорошее мнение будет иметь для нее такое значение. И, милостивый Боже, оно было важно для нее, потому что она любила этого неистового, чувственного человека.

Кожа вокруг ее глаз заныла от попыток сдержать слезы. Ее горло болело от попыток не заплакать. Она услышала, как он приказал Дибблеру тащить оружие назад в замок.

Дибблер пнул узел.

— Мы — люди госпожи, а не ваши.

— Дибблер, — сказал Тристан. — Я собираюсь вырвать твой язык и заставить тебя съесть его.

Пэн сглотнула, пытаясь сохранить самообладание перед лицом своего открытия, и сумела произнести.

— Довольно, Дибблер. Это уже не имеет смысла, поскольку он обнаружил нас. Делайте так, как он говорит.

Закончив, она не сдержала слез. О, Боже, он шел к ней! Она выставила руки, чтобы оттолкнуть его, но он схватил ее за локти и привлек к себе.

— Я ненавижу предателей.

Он отпихнул ее от себя и собрался продолжить, но она остановила его полурыданием.

— Нет, прошу тебя. Не надо больше. — Она сделала паузу, чтобы проглотить еще одно рыдание и отчаянно попыталась не лишиться рассудка. — Я прошу прощения за мое… о, Боже, я никогда не думала, что могу влюбиться в тебя!

Лицо Тристана выразило озадаченность. Придя в ужас от своих слов, Пэн, повернулась, подобрала юбки и побежала. Она слышала, как он зовет ее, но мчалась к замку не оборачиваясь. Вскоре его голос затих вдали. Она бежала к замку без остановок, добралась до цитадели, и ворвалась в свою спальню. Бросившись на кровать, она отмахнулась от встревоженных вопросов Твисл и Нэни. После ее приказа они оставили ее в покое.

Она не помнила, как долго плакала. Вредно так сильно плакать, но она не могла остановить рыдания. Она не понимала, как же она была одинока, пока не появился Тристан. Он заставил ее понять свою истинную сущность, увлек ее в водоворот любви и желания. А теперь она потеряла его. Она зарылась под подушку и прикусила кулак, пытаясь сдержать рыдание и рыдая одновременно. Милостивый Боже, он ненавидел ее, даже не зная ее по-настоящему.

А теперь там, на утесе, она опозорила себя перед всеми, бросая на него слезливые взгляды и открыв свои чувства. Мысль о том, что все от Торнипа до Нэни жалели ее, была похожа на раковую опухоль в ее сердце и сделала ее рыдания еще тяжелее. Она пыталась сжаться в комок, когда подушка, которой она накрыла голову, внезапно выпрыгнула из ее рук.

Хватая ртом воздух, она поднялась с кровати и увидела стоящего рядом Тристана с подушкой в руках. Страдание заставило ее выхватить подушку и швырнуть ему в голову.

— Уходи!

Тристан увернулся от подушки, сел на кровать и положил перед ней несколько платков. Взяв их, она отодвинулась подальше от него, присев около столбика кровати. Там она занималась тем, что фыркала, утирала слезы и сморкалась в платок. Она подскочила, когда он с неожиданной мягкостью заговорил.

— Я только что провел больше часа, подвергаясь критике, осуждению, и всеобщему презрению. Почему ты не сказала мне о своем отвращении к шпагам и кинжалам?

Пэн громко высморкалась.

— Кто рассказал тебе?

— Все пустоголовые жулики — жители этого замка.

— Даже… даже Нэни.

— Особенно Нэни, которая этим вечером как обычно искупалась в эле и была достаточно красноречива на сей счет.

Не зная, как много вреда нанесла ей Нэни, и сгорая со стыда, Пэн уставилась на свой платок.

— О-о.

— Она была очень красноречива, пока я не начал расспрашивать ее о природе твоей неприязни и о том, как она появилась. Тогда она придержала язык и глупо, по-старчески запричитала.

Когда он остановился, Пэн взглянула на него. Он спокойно разглядывал ее, будто ожидая объяснений от нее. Она знала, что не сможет заставить его оставить ее в покое, Пэн попыталась придумать что-то, чтобы отделаться от него. Он не сдастся, пока не получит ответ, но она никогда никому не говорила о своем даре. Однажды она доверилась подруге детства и потеряла ее из-за боязни и подозрений. Она потеряла своих отца и мать из-за дара. Она не могла рисковать. Пэн мяла платок в руках. Она могла бы дать ему часть правды.

— Я… хмм … я видела человека, убитого шпагой, когда была еще ребенком.

— Это не все, — сказал он. — Я чувствую это. Нэни что-то бормотала о проклятии.

— О, Нэни кругом видит подменышей, ведьм и эльфов и убеждена, что за каждой неудачей стоит проклятие из-за какого-нибудь …

Ее голос затих под тяжестью пристального неулыбчивого взгляда Тристана.

— Я надеялся услышать от тебя правду, но ты напугана. Теперь я вижу это. Я должен был понять это сразу, тем более что ты никогда не уклоняешься от борьбы со мной в другом. Очень хорошо. Тогда, если это просто твое отвращение, ты не будешь против объяснить мне, почему не отдала мне это.

Он сидел, одной ногой опираясь о пол. Он наклонился и вытянул что-то из своего сапога. Выпрямился и протянул ей золотой с рубинами кинжал.

— Нэни спросила меня, как я нашел свой кинжал, — сказал он, протягивая его ей. — Я нашел его, разыскивая тебя. Как случилось, что ты никогда не показывала его мне?

Когда он показал ей оружие, Пэн широко раскрыла глаза. Дыхание ее перехватило, и взгляд остановился на рукоятке. Темно-красная эмаль превратилась в поле покрытое листьями, столь красными, что они казались почти черными. По форме они напоминали белладонну, и на листьях корчились золотые змеи. Пэн пронзительно закричала, вскинула руку, чтобы отогнать их и соскочила с кровати. Она отбежала в самый дальний угол своей спальни, налетела на каменную стену и вцепилась в нее.

Голос Тристана вырвал ее назад из золотого и рубинового кошмара.

— Пэн! Пэн, его нет. Кинжала больше нет.

Она моргнула. Ее видение постепенно развеялось, и сознание возвратилось. Она почувствовала обнимающие ее руки Тристана. Он поднял ее на руки и отнес к сиденью у окна. Он усадил ее себе на колени, прижал к своему телу и стал шептать слова утешения. Дрожа, Пэн ухватилась за края его дублета и спрятала свое лицо в его шее.