– А теперь у вас очень болит спина? – спросила ее леди Джейн, и личико ее омрачилось.

– Да, временами очень болит. Посмотрите, какой у меня горб сзади; он недавно вырос, и мне очень больно при любой тряске, если меня толкают. Вот отчего я никуда не езжу. К тому же у меня ноги не ходят, – сказала Пепси; ей как будто нравилось перечислять свои недуги. – Но больше всего у меня болит спина.

– А отчего она у вас заболела? – спросила Джейн, в ее голосе слышалось глубокое сострадание.

– У меня позвоночник поврежден, и доктора уверяют, будто я никогда не поправлюсь. Тому, кто не привык к болезням, тяжело было бы так жить, но я со своей давно свыклась, – с покорной улыбкой проговорила Пепси. – Пока был папа, мне очень хорошо жилось. Знаете, мой папа был пожарным и однажды погиб на пожаре; я тогда была совсем маленькой. Но я очень хорошо помню, как он носил меня на руках и как мы с ним ездили к тете Моди в ее повозке. Такая красивая повозка! Ярко красная, на двух высоких колесах; там, где должны быть ко?злы, стояли два больших жестяных бидона, с вас ростом; сбоку на цепочке висели кружки, которыми мерили молоко. Повозка была с откидным верхом, его поднимали, когда шел дождь. Если бы вы знали, как замечательно кататься в такой повозке! Прохладный ветер дует прямо в лицо!.. Мне кажется, я и теперь его чувствую! – Пепси откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза от восторга. – А молоко какое вкусное! Бывало, пить захочется – и тетя Моди нальет кружечку из бидона!.. Наверно, она когда-нибудь и вас пригласит к себе, тогда вы сами увидите, какой у них дом, какой сад!..

Восторженные описания Пепси напомнили Джейн о жизни в родном доме в прериях. Лицо ее вдруг оживилось, глаза заблестели.

– Знаете, – заговорила она, – я ездила дома не в повозке, а верхом на пони. Его звали Подсолнух, он был золотистой масти. Папа сажал меня на него, а мама каждый раз волновалась, что я упаду.

Вдруг девочка побледнела: на улице раздался громкий голос мадам Жозен.

– Леди, леди Джейн, – кричала она. – Иди домой, девочка! Совсем темно, тебе пора ложиться!

Леди Джейн молча взяла на руки цаплю, которая стояла на одной ноге возле кресла, поцеловала на прощание Пепси и вполголоса проговорила:

– До свидания!

– А вы завтра утром придете ко мне? – спросила Пепси и погладила ее по голове. – Придете?

– Приду! – ответила леди Джейн.

Таким образом, новая жизнь малышки-сироты на тихой, отдаленной улице Добрых детей началась довольно благоприятно. С той минуты, как Пепси стала ее защитницей и ангелом-хранителем, у леди Джейн вдруг появилось еще несколько друзей, которые поочередно старались выказать ей сердечную привязанность.

Вслед за дочкой и добрая Мадлон полюбила девочку. Ни разу не уходила она из дому, не оставив для нее сладких пирожков, конфет или какую-нибудь игрушку, купленную в лавочке по соседству.

Мадлон была милая, красивая женщина, всегда опрятно одетая и неизменно веселая. Иной день торговля у нее шла туго: лил дождь, на дворе было или слишком холодно, или слишком жарко – смотря по времени года, – но она всегда возвращалась домой румяная и улыбающаяся. Пепси обожала мать. Глядя на них вечером, когда по окончании дневных дел они садились за скромный ужин, каждый сказал бы, что настоящее счастье обитает именно здесь, в этом укромном уголке.

Пепси подробно описывала матери все, что с ней случалось за день, все, что она видела и слышала на их улице. Мать, в свою очередь, пересказывала дочери все новости Бурбон-стрит. Но когда появилась леди Джейн, разговор постоянно возвращался к девочке-сироте. Привыкнув жить среди людей простого звания, мать и дочь наперебой восхищались красотой, умом, кротостью и прекрасными манерами своей маленькой соседки. В те дни, когда Мадлон удавалось быстро сбыть товар и придти домой пораньше, она всегда заставала дочь вдвоем с леди Джейн, и по радостной улыбке, с которой малышка бежала к ней навстречу, ясно видела, как чутко девочка ощущает материнское внимание совершенно чужой женщины.

Близкое знакомство леди Джейн с соседками сначала совсем не понравилось мадам Жозен, и она даже заметила мадам Фернандес, жене владельца табачной лавки, что ей не по сердцу дружба племянницы с калекой-соседкой.

– Может быть, они и честные люди, и не испортят ребенка, – заявила она, – но, согласитесь, откуда у женщины, которую никто не называет мадам, которая целыми днями торгует конфетами, возьмутся благородные манеры. Моя леди Джейн никогда не вращалась в таком кругу!

– Пусть Мадлон не получила надлежащего воспитания, – возразила табачница, – и у Пепси тоже не аристократические манеры, но это действительно честные люди, а Пепси такая терпеливая, со всеми приветливая и никогда не жалуется на судьбу. А потом, не забудьте, что у Мадлон очень богатая сестра. Муж сестры, Пэшу – человек состоятельный, он ведет большую торговлю молоком; их дочь, Мари – красавица, она получила прекрасное воспитание в монастыре и уже помолвлена с молодым человеком, сыном судьи Гюйо. Вы ведь знаете, кто такие Гюйо?

– Как не знать, – сказала мадам Жозен. – Мой отец Пьер Бержеро и судья Гюйо издавна были приятелями. В прежние времена хаживали друг к другу в гости. Если у семьи Пэшу такое почтенное родство и Мадлон будет считаться теткой сына судьи, тогда и говорить нечего. Пусть себе леди Джейн ходит к ним хоть каждый день!

И с тех пор девочка просиживала у соседок с раннего утра до позднего вечера.

Она обедала вместе с Пепси, научилась щелкать орехи и до того проворно, что Пепси с ее помощью заканчивала работу за какие-нибудь полтора часа и все остальное время могла посвятить своей маленькой приятельнице.

Трогательно было видеть, как чисто по-матерински Пепси заботилась о сиротке. Умывала ее, расчесывала шелковистые волосы, расправляла складки платья, завязывала широкий бант шелкового пояса, которому с искусством настоящей французской модистки умела придать особенно изящный вид. Каждый день Пепси внимательно проверяла, нет ли темных полосочек под розовыми ноготками и хорошо ли вычищены белые, как жемчуг, зубки малышки.

Пепси горячо воспротивилась намерению мадам Жозен в жаркие летние дни выпускать девочку из дому босиком, по примеру креольских детей.

– Не разоряться же мне на обувь, – ворчала старая креолка.

И поэтому, как только у леди Джейн изнашивались башмаки, Мадлон немедленно покупала ей новые на Бурбон-стрит, а Пепси раз в неделю с образцовым терпением чинила чулки девочке и пришивала пуговицы и тесемки к ее белью.

Как-то раз мадам Жозен разворчалась не на шутку из-за того, что леди Джейн ежедневно надевает свежие белые платья, и заявила, что она заменит их цветными во избежание лишних стирок и расходов. Мышка, искусная прачка, пришла в негодование и, коверкая французский язык, упросила мадам Жозен, чтобы ей разрешили стирать и гладить все белые платьица и тонкое белье сиротки.

Так, стараниями друзей, леди Джейн каждый день былa нарядно одета. Постепенно грустное выражение пропало с ее личика, щеки порозовели, она пополнела, и, глядя на этого милого ребенка с голубой цаплей на руках, все жители улицы Добрых детей ласково улыбались, приветливо кивали ей и принимали живейшее участие во всем, что касалось девочки.

Худенький, сморщенный француз по фамилии Жерар, державший овощную лавку рядом с домом Мадлон, часто повторял, что у него душа радуется при виде леди Джейн. Старичок весь сиял, слыша по утрам мелодичный детский голосок у своего прилавка.

– Доброе утро, мосье Жерар! Тетя Полина просила яблок.

Он поспешно выполнял заказ и обязательно чем-нибудь угощал девочку – горстью орехов, спелым апельсином или карамельками. Леди Джейн принимала маленький дар с такой обворожительной улыбкой, что добрый старичок просто таял от удовольствия.

Мосье Жерар, необыкновенно тихий, вежливый старик, редко вступал в разговор с покупателями, местных детей он не любил, потому что некоторые шалопаи из соседних домов потешались над ним. Наружность старичка была действительно смешной: его сморщенное безбородое личико напоминало печеное яблоко. На улицу он выходил не иначе, как повязав лысую голову красным носовым платком, концы которого болтались у него под подбородком. Подвернутые широченные брюки, плисовая куртка и белый фартук чуть не до полу составляли обычный его наряд. Редкий мальчишка или девочка-креолка решались зайти к нему в лавку: он их всех гнал, а о каком-нибудь угощении нечего было и заикаться.