– Мы придумали процедуру, абсолютно противоположную клизме, – комментировал волосатый предводитель русскоязычной диаспоры. – Сейчас ты съешь эту маленькую гадость, а заметь, тебя расположили горизонтально, и после, если ты не убьешь ее собственными зубами и не почувствуешь растекающееся у тебя по языку говно, ты все это извергнешь обратно вместе с желудочным соком. Какое прекрасное промывание! А если ты разжуешь и проглотишь, то все равно твой организм не примет эту гадость.

Все увещевания мучителя Фрол не слышал, он продолжал смотреть на Витька. Вот сволочь! Пялится на него с животным любопытством – сожрет Фрол лягушку или нет.

«Ублюдок! – светилось в глазах Фрола. – Ты думаешь меня отсюда вытаскивать или продолжишь любоваться?»

Но, поглядев по сторонам, он осознал невозможность собственного спасения, во всяком случае пока. Слишком много вокруг его противников и, случись сейчас драка, уж кого-кого, а Резинкина прикрутят к этому же столбу или же к другому, если здесь места не найдется.

Разогретая винцом толпа требовала зрелища. Еще живы были воспоминания о страданиях, перенесенных утром во время попадания в дымовую ловушку, еще многие кашляли, а у большинства саднили или рожи, или жопы, в зависимости от того, за какое место кого Простаков хватал. Девчонки не все сегодня нормально сидели у костров, а мальчишки не все позволяли своим ненаглядным касаться их небритых мордашек, потому как больно.

– Корми, корми эту сволочь! – орали с разных сторон.

Фрол снова покрутил головой. Женя тем временем, схватив лягушку так, чтобы она не шевелила лапками, острой мордой пропихивал ее между зубами. Если бы Фролу было сейчас чем блевать, он бы уже давно бы обделал и себя, и этого урода, до которого ему, видимо, не суждено будет добраться никогда.

И в этот критический момент из толпы вышел очень большой человек, сбросил с себя цветастую рубаху и вознес свои далеко не худенькие руки к небу:

– Братья и сестры! – воскликнул он. – Я приму мучения вместо этого божьего агнца!

Собрание замерло в офигевшем недоумении, разглядывая чудо природы. Лешу бог не обидел мускулатурой, и сейчас было самое время ее продемонстрировать, так как любой, кто решился бы прервать выступление этого выскочки, имел все шансы испортить себе здоровье на всю оставшуюся жизнь.

– Дети мои, не будьте суетны! Не давайте дьяволу искушать вас местью над такими же, как вы! Смиритесь! Встаньте на колени и закройте глаза!

Что бы вы думали? На самом деле одна девушка просто покорно плюхнулась на четыре моста и, замотав головой, заплакала:

– Простите нас, батюшка!

Леха бросил пренебрежительный взгляд в сторону падшей жертвы и продолжил, поигрывая огромными бицепсами:

– Заклинаю вас, успокойтесь и разойдитесь по палаткам!

Цвет отмороженного молодежного сообщества в лице панков, скинхедов, наркоманов и токсикоманов смотрел стеклянными глазами на чудо природы из Сибири, продолжавшее во время речи интенсивно жестикулировать огромными руками.

Первым от выходки опомнился Евгений и закричал:

– Бейте его, это он нас всех мочил в дыму!

– Неправда! – тут же возразил басом Леха. – Тогда я был в противогазе, как ты мог меня узнать?

– Сволочь, это же он! – воскликнула девчонка, только что падавшая на колени. Она тыкала в Леху маленьким, накрашенным в синий цвет ноготком и призывала своих знакомых кобелей пойти порвать мучителя на куски.

Резинкин, несмотря на то что он больше боялся за собственное здоровье, чем за здоровье Лехи или Фрола, вышел в центр круга и высказал мысль, которая не могла никому понравиться:

– Пусть он забирает своих и уходит!

– Да кто ты такой, – выполз длинный, худощавый юноша к Витьку. – Э, пиплы! Его кто-нибудь знает? – вопросил он пьяным голосом, сжимая между пальцами сигаретку с марихуаной.

Среди защитников природы у Резинкина ни братьев, ни сестер, ни каких-либо иных родственников не обнаружилось.

– Примкните к верно выбравшему путь свой! – басил Леха.

Но тут, перекрывая его визгливым криком, Женя призвал всех к оружию. И наркоманско-алкогольная толпа сомкнула ряды и двинулась на Леху.

Делать было нечего – надо спасать не только свою собственную шкуру, но и шкурки своих товарищей. Алексей выставил ладонь вперед и попросил у людей только три секунды. Офигевшие, но не желающие расставаться со здоровьем и испытывать боль представители «Гринписа», ОБСЕ и свободные журналисты замерли.

Леха ударом кулака отправил в глубокий нокаут Евгения, пролетевшего после апперкота пару метров и врезавшегося в толпу, подбежал к привязанным к столбу жертвам репрессий, поднял ствол с козлов и начал им размахивать, разгоняя вокруг себя людей. Очень многие попали под удар. И после того, как раздался хруст костей и предсмертные крики, толпа аборигенов бросилась врассыпную, сметая непрогоревшие кострища и подпаливая пятки. Самые смелые оттаскивали раненых, орущих благим матом, несмотря на алкогольную анестезию, и грозились со второго захода выпотрошить Леху.

Повертев над головой дубьем с привязанными к нему пленниками, Простаков положил его обратно в козлы и, тяжело дыша, стал оглядываться. Никого, пустая поляна. Только Витек стоит на коленях и трясется.

– Ты чего? – подошел к нему Леха.

– Да вот, думаю, хорошо, что ты меня не задел.

Илья Муромец взглянул на часы Резинкина.

– До вечерней поверки осталось двадцать минут. Мы не успеем.

Фрол пожаловался:

– Слушай, мы целый день тут привязанные, у меня ноги отекли.

Отлепили пластырь и со рта Глашки. Она тут же завизжала, потом сделала несколько глотков, успокоилась и, наклонив голову набок, замерла.

– Ну вот, у нее, наверное, обморок, – сообщил Леха, похлопав девчонку по щеке; при этом голова ее, свесившаяся в сторону земли, несколько раз дернулась наверх и снова вниз. – Ни фига, ничего не чувствует.

– Давайте по-быстренькому выбираться отсюда!

Послышался топот и матерные крики.

– Это бегут к нам! – Леха подтолкнул Резинкина к дальнему, явно более легкому концу бревна. – Подсаживайся под козлы, поднимай бревно и бежим!

Леха сам взвалил на себя тяжелый конец, тот, ближе к которому были привязаны пленники, и парочка понеслась к лесу, благо с каждым мгновением становилось все темнее и темнее. Резинкин, пробежав метров пятьдесят, кряхтя и пыхтя, сообщил Лехе, что он больше не может. На что здоровый бугай посоветовал забыть «не могу» на ближайшие двадцать минут.

Кое-как они вломились в кустарник, и тут Фрол начал ойкать и материться.

– Вы, уроды, вы мне всю рожу поцарапали ветками!

Глашка присоединилась к нему:

– Осторожнее, придурки! Осторожнее! Вы не представляете, как это больно!

– Лучше бы спасибо сказали, – бормотал Простаков, таща на себе тяжеленную ношу и подгоняя держащегося за хвост столба Витька. – Лягушек живых не наелись, и то хорошо. А то эти французские казни, они мне не по душе. Как думаете, мужики, убил я там кого-нибудь?

– Да не боись, они живучие – наркоманы, проститутки.

– Кого ты назвал проституткой?! – взвизгнула Глаша и тут же получила веткой по башке. – А-а! – воскликнула она.

– Вот-вот, – Леха улыбался в темноте, – не рыпайся и не повизгивай.

Шли быстро.

– Слушай, может, развяжем меня? – предложил Валетов. – А то уж веревки больно кожу трут.

– Молчи, мы должны успеть до начала вечерней поверки. Если облажаемся, нам лейтенант вставит, а ему – комбат. Понял? Из-за тебя, из-за урода, будут все трахаться. Кстати, что вы там делали столько времени? Неужели уйти было нельзя?

Валетов молчал. Резинкин, держа свой конец, начал хохотать. Глаша возмутилась:

– Ну и что тут такого? Ты что, маленький, что ли? Задержались немного.

– Валетов! – Леха все прекрасно понял. – Ты придурок, тебя вообще отвязывать от этого столба не надо!

Продравшись сквозь лесочек, команда спасения выбралась на поляну, где уже были построены все четыре взвода.

И надо же такой херне случиться – Стойлохряков сам приехал проверить, все ли вверенные ему тела в строю. Он лично начал идти вдоль строя русского взвода, придирчиво оглядывая форму солдат.