– Почему я должен это делать? – с вызовом ответил художник.

Покупатель спокойно пояснил:

– Они будут тогда более ценными.

Дэвид недовольно пробурчал:

– С чего это вы взяли?

– Проклятье, у меня есть глаза! – внезапно закричал юноша. – Сколько вы хотите за подписанный?

Дэвид задумался.

– Фунт за каждый! – дерзко предложил он.

– Немного крутовато, – покупатель несколько раз подходил к рисункам и приглядывался. – Шесть фунтов вместо трех шиллингов, – предложил он мастеру.

Дэвид отвернулся от юноши.

– Это даром!

– Я возьму одну – вот эту – подписанную, – и покупатель протянул Шредеру банкноту и шиллинг. Потом, помахав картинкой, он сказал Дэвиду. – Эта лошадь на вашем рисунке – Ройстерер. Она принадлежит моему отцу – сэру Джорджу Гроули. Она всегда приносит нам удачу!

С этими словами Тоби Гроули чинно удалился.

Дэвид оглянулся в поисках Эмми, чтобы рассказать ей о покупателе. Девушка выскользнула из-за стоящей неподалеку повозки.

– Он ушел? – испуганно проговорила Эмми. – Фу, чуть не попалась!

Толпа собралась вокруг будущей знаменитости, многие хотели купить рисунки по шесть пенсов, но Дэвид больше ничего не продавал. Он сложил рисунки, поднял рюкзак, и они пошли к буфету.

Эмми дожевывала свой бутерброд, когда Дэвид, осушив уже третий бокал пива, спросил у нее:

– Ты слышала когда-нибудь о такой лошади – Ройстерер?

– Ах, Святые Ангелы Господни, если бы моего отца не пнули в живот, какую лошадь он бы сделал из этого Ройстерера! Эта лошадь может бежать весь день и перепрыгивать через дома. Это птица, Пегас! – глаза Эмми подернулись слезой.

– Тоби Гроули купил у меня рисунок с Ройстерером, – задумчиво проговорил Шредер. – Еще он сказал, что эта лошадь приносит Гроули удачу.

– Конечно, у кого есть деньги, тому и конь их копытами высекает, – недовольно пробурчала Эмми.

– Может, все-таки объяснишь мне, что ты имела с этим красавчиком Гроули?

Дэвид не скрывал своего раздражения. Эмми откинулась на спинку стула и, прикрыв глаза, тихонько заговорила:

– Дело было так. Я была доверчивым ребенком и родила, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Здесь нечем гордиться, не правда ли? – девушка глянула на молчащего Дэвида. – Возможно, на востоке такое дело не редкость, и мне захотелось написать об этом в «Дейли мейл», в рубрику «Рекорды», но мой отец был против огласки, и он стал искать возможность куда-нибудь пристроить Кэтрин. Это было еще до того, как мы очутились у Джорджа Гроули.

– А что, твоя мать не смогла стать девочке хорошей бабушкой? – осторожно спросил Дэвид.

– Моя матушка, упокой Господи ее душу, – Эмми быстро перекрестилась, – матушка умерла за год до рождения своей внучки, – ответила девушка и, раскрутив тугой узел волос, спустила их по плечам.

Ее бледное, без единой кровиночки, лицо, необыкновенной красоты продолговатые глаза и черные, как смоль, длинные волосы, притягивали к себе не только внимание художника. Почти каждый мужчина, который входил в буфет, останавливал взгляд на Эмми. Но она ничего не замечала вокруг, продолжая рассказывать Шредеру свою грустную историю.

– В то время мой отец работал конюхом в Шропшире. Как-то на скачках в Ландлоу он излил свою душу толстяку Пигги Уайту. А тот только что нанял на работу Дода Розинга. У Розингов не было детей. А они их очень хотели иметь. Да плюс лишний шиллинг в неделю за то, что они присматривали бы за моей Кэтрин. Вот что стоило мое любопытство дорогому папе, спаси Господь его душу! – она опять набожно перекрестилась.

– Я думаю, отец ребенка мог бы сделать что-нибудь, – осторожно заметил Дэвид.

– Это было на празднике в Блэкауле, – сказала Эмми, – я сомневаюсь, чтобы магистрат стал рассматривать это дело. Я видела этого мужчину через день и после не хотела больше знать о нем. Я не позволила бы грязному псу, даже если бы он был набит деньгами, прикоснуться к моей малышке кончиком пальца!

– Все это эмоции, – вставил Дэвид, – они не могли помочь твоему отцу.

– Так или иначе, это было желанием отца, – ответила Эмми. – Он исполосовал мне всю спину и сказал, что сделает то же самое, если я приведу того мужчину к порогу его дома.

– Сейчас по виду Дода Розинга не скажешь, что твоя дочурка ему в тяжесть, – вспомнив про необычную встречу с клерком, съязвил Дэвид.

– Да, ты прав, – не заметив иронии, согласилась Эмми. – Дод безумно любит мою Кэтрин, и слышать не хочет о том, что рано или поздно мне придется их разлучить.

Потом, тяжко вздохнув, Эмми сказала:

– Вот только как и куда я привезу сейчас мою девочку!

– Ладно, не печалься! Еще не вечер! – и Дэвид похлопал Эмми по ладошке.

– Знаешь что, – вдруг оживился Шредер. – Идем со мной в мастерскую к моему другу – американцу Фрэнку Льюису. Он отличный малый, а художник так себе…

Автобус остановился недалеко от Мосли-стрит.

Студия Фрэнка – это большая комната на верхнем этаже дома без лифта. Эмми и Дэвид поднялись по деревянным ступенькам.

Когда Шредер постучал в знакомую дверь, она моментально открылась. На пороге мастерской возник ее хозяин – высокий стройный здоровяк с ярко-голубыми глазами и шелковистыми светлыми волосами. Он был одет в американский твидовый костюм, у него на шее болтался яркий галстук.

– Дэвид! – вскричал он. – Я и не знал, что ты вернулся!

Потом Фрэнк вопросительно посмотрел на Эмми.

– Эмили Томпсон – Фрэнк Льюис, – представил их Дэвид.

– Натурщица? – спросил американец.

– Нет, – сказала Эмми и густо покраснела.

Шредер постарался уйти от опасного разговора об Эмми.

– Фрэнк – образец для всех нас, – с улыбкой глядя на друга, сказал Дэвид. – Он трудится в поте лица, добывая хлеб насущный.

– Не обращайте внимания на шутки Шредера, я к ним давно привык, – успокоил Фрэнк девушку.

– И я уже привыкаю, – весело парировала Эмми и пошла рассматривать студию.

Фрэнк отвел Дэвида в сторону и зашептал ему на ухо:

– Здорово, что вы пришли сейчас. А то бы через полчаса меня уже не застали. Сегодня вечером в Лондон приезжает мой дядя. Он же и мой опекун. Дядя Джек не знает, что я занимаюсь живописью. Он послал меня в Англию, чтобы я изучил сталелитейное дело. А меня оно ну совсем не интересует! – Фрэнк перевел дыхание и опять зашептал: – Эту студию я оплатил до конца года. Не знаю, когда мне опять удастся сюда вернуться. А пока – мои холсты, краски, кисти – все для тебя. И буду горд, что такой художник, как Дэвид Шредер гостил в моей студии.

– Ну, ну, ты еще закажи табличку на дверь и позвони в музей, – засмущался Дэвид. – А за приют – спасибо. Я из Лондона сбежал. И думаю – навсегда, – Шредер умолк, не продолжая эту тему.

Эмми подошла к друзьям:

– Дэвид, я хочу есть! – безапелляционно заявила она.

– Ну, знаешь ли, – возмутился Шредер. – Мы же недавно обедали!

– И два несчастных бутерброда ты называешь обедом! – капризно поджала губы Эмми.

– Ну не ссорьтесь по пустякам, – примирительно сказал Фрэнк. – Вон там в углу газовая горелка, в буфете все для приготовления кофе и не только.

Потом Льюис подхватил небольшой кожаный саквояж и, помахав рукой с ключами, бросил их на столик.

Оглядев комнату, Фрэнк подошел к Эмми, поцеловал ей руку, а Дэвида похлопал по плечу.

– Ну, все, привет! – он захлопнул за собой дверь и его ботинки прогрохотали вниз по лестнице.

Затем внизу гулко хлопнула входная дверь.

Дэвид осмотрелся. Эмми уже поставила чайник на газ. Потом она нашла в буфете печенье и сгущенное молоко. Скоро скудный ужин был готов.

А пока Дэвид бесцельно бродил по студии, проверяя карандаши, кисти, краски. Посмотрев на портрет, стоявший на мольберте, Шредер криво усмехнулся. Затем он снял портрет с мольберта и поставил его лицом к стене. Дэвид нашел новый холст, натянутый на подрамник, и начал забавляться кистями и красками.

Когда Эмми позвала его к ужину, холст был покрыт пятнами, смысл которых не был ей понятен. Дэвид молча прикурил сигару. Эмми стояла рядом.